Из названия статьи вы, наверное, сразу же поймете, что я выбрал достаточно широкую тему. Так что я попытаюсь сделать представить на ваш суд какие-то личные суждения, как если бы я писал Введение к данной книге.
Я не стану пускаться в исторический экскурс, стараясь показать то, как развивались мои идеи, отличные от теорий других. Мои принципы совсем иные. На самом деле я стараюсь брать по чуть- чуть здесь и там, применяя это в своем клиническом опыте, основываясь уже на собственных теориях. И, наконец, мне довольно любопытно увидеть, где и что я почерпнул для себя. Быть может данный метод так же неплох, как и все остальные.
Что касается примитивного эмоционального развития, то здесь очень много неизученного и непонятного, - по крайней мере так я могу сказать про себя, - и вполне можно говорить о том, что данное обсуждение неплохо бы отложить лет на пять или десять.
Правда, здесь вы можете сразу же возразить мне, что мы так или иначе сталкиваемся с разного рода недопониманием на наших симпозиумах. Тогда, возможно, нам следует признать, что мы знаем вполне достаточно для того, чтобы не допустить такого рода недопонимание, рассмотрев эти примитивные эмоциональные состояния.
Поскольку главный интерес для меня представляет пациент-ребенок (маленький ребенок), я решил изучать психоз именно в анализе. В моей практике было около десятка взрослых пациентов-психотиков, и с доброй половиной из них я провел достаточно большую работу по части анализа. Это происходило во время войны, и должен признаться, что я едва замечал происходящее вокруг, настолько я был занят анализом пациентов-психотиков, и для них также - надо сказать - анализ стоял во главе угла, несмотря на то, что время было действительно тяжелое.
Итак, данная работа оказалась невероятно важной для меня, и мне есть что добавить к ныне существующим теориям. Так что, быть может, данную статью можно считать неплохим началом. Следя за ходом моих мыслей и критикуя меня, вы поможете мне сделать свой следующий шаг, а именно: проанализировать первоисточники, как в клинической работе, так и в опубликованных трудах аналитиков. На самом деле было невероятно трудно убрать клинический материал из этой работы, и, тем не менее, мне все же пришлось пойти на это, чтобы у нас было достаточно времени на обсуждение.
Во-первых, я должен с чего-то начать. Итак, я постараюсь описать различные типы психоанализа. Можно сделать анализ некоего пациента, принимая во внимание почти исключительно личные связи этого человека с другими людьми, наряду с сознательными и бессознательными фантазиями, обогащающими и усложняющими эти отношения между ними. Это довольно интересный тип психоанализа. За последние два десятилетия нам уже показали, как сохранить интерес к фантазиям, и насколько важны первоначальные фантазии пациента о его внутренней организации и в инстинктивном опыте. Потом мы увидели, что в некоторых случаях именно это, -фантазии пациента о его внутренней организации,- имеет жизненно важное значение, так что анализ депрессии и защиты от депрессии не может быть сделан только на основе анализа отношений пациента с реальными людьми и его фантазии о них. Этот новый акцент на фантазии пациента о самом себе открывает широкое поле для анализа ипохондрии, когда фантазии пациента о его внутреннем мире включают в себя фантазию, что это локализовано где-то внутри его тела. Таким образом, мы можем теперь проследить в анализе определенные качественные изменения во внутреннем мире индивида по отношении к его переживаниям. Качество этих инстинктивных переживаний объясняет все то хорошее и плохое, что находится внутри, а также существование человека в целом.
Эту работу можно считать достаточно прогрессивной в психоанализе; она дает некое новое понимание, но не новую технику. Это быстро привело к изучению и анализу еще более примитивных отношений, и именно их я и хотел бы обсудить в данной статье, Дело в том, что наличие этих более примитивных типов объектных отношений никогда не ставилось под сомнение.
Я уже отмечал, что основываясь на технике Фрейда, вряд ли можно было сделать расширенный анализ или справиться с депрессией и ипохондрией. Также я могу сказать и то, что та же самая методика может привести нас к еще более примитивным элементам, при условии, конечно, что мы принимаем во внимание изменения в ситуации переноса в ходе такой работы.
Я имею в виду, что пациент, нуждающийся в анализе амбивалентности во внешних отношениях, имеет фантазии о своем аналитике и работе аналитика, отличные от того, кто находится в депрессии. В первом случае работа аналитика рассматривается как нечто, сделанное из любви к пациенту; ненависть не признается вообще. Пациент в депрессии требует от своего аналитика понимания того, что работа аналитика в какой-то степени не что иное, как его попытки справиться с собственной (аналитика) депрессией или, я бы сказал, чувством вины и печали из-за деструктивных составляющих его собственной (аналитика) любви. Для того, чтобы двигаться дальше в этом направлении, пациент, обращающийся за помощью в связи со своими примитивным, до-депрессивными отношениями к объектам, нуждается в том, чтобы его аналитик был в состоянии увидеть одновременно любовь и ненависть (которые никуда не делись) к нему. В таких случаях, в конце сессии, нормы и правила оказываются важнейшими проявлениями ненависти точно так же, как и правильные интерпретации есть не что иное, как выражения любви, и символических хорошей еды и ухода. На самом деле, эту тему можно разрабатывать и дальше.
Прежде чем переходить непосредственно к описанию примитивного эмоционального развития, мне бы хотелось также прояснить, что анализ этих примитивных отношений вряд ли возможен, разве что в продолжение анализа депрессии. Совершенно очевидно, что эти примитивные типы отношений, - такие, какими мы видим их у детей и взрослых, - могут представлять собой бегство от трудностей при переходе на следующие этапы, следующие за классической регрессией. Поэтому для студента-аналитика будет правильным научиться сначала справляться с амбивалентностью во внешних отношениях и простым подавлением, а уже потом переходить к анализу фантазии пациента о внутренней и внешней сторонах его личности, а также всему спектру его защиты от депрессии, в том числе истоков элементов преследования. Последнее аналитик без труда встретит в любом анализе, но будет бесполезно или вредно для него пытаться справиться с тем, что представляют собой депрессивные отношения, если он не до конца готов именно к анализу амбивалентности. Точно так же верно и то, что это совершенно бесполезно и даже опасно для анализа примитивных до-депрессивных отношений, равно как и пытаться интерпретировать их по мере возникновения в переносе, если аналитик не готов пока справиться с депрессивной позицией, защитами против депрессии, а также манией преследования в процессе интерпретации.
Здесь у меня есть еще ряд небольших замечаний. Часто обращают внимание на то, что в пять-шесть месяцев у младенцев происходят изменения, когда нам становится гораздо проще, чем раньше, ссылаться на их эмоциональное развитие в условиях, применимых к людям в целом. Анна Фрейд делает здесь особый акцент на том, что, по ее мнению, для маленького ребенка все же более важными являются определенные аспекты ухода, чем конкретные люди. Совсем недавно Боулби высказал предположение о том, что дети в возрасте до шести месяцев не так страдают, когда их отделяют от матери, чем впоследствии (после шести месяцев). Я также обращал внимание на то, что с ребенком и правда что-то происходит в шесть месяцев, и хотя многие дети пяти месяцев уже пытаются схватить объект и поместить его в рот, но только в шесть месяцев ребенок, как правило, начинает следить за объектом, намеренно пытаясь бросить его, что составляет часть его игры с ним.
При определении возрасти от пяти до шести месяцев нам не требуется особая точность. Если ребенок трех или даже двух месяцев или и того меньше достигает стадии развития, соответствующей и целом возрасту пяти месяцев, никакого вреда в этом не будет.
На мой взгляд, описываемый нами этап, - как мне кажется, это описание вполне приемлемо, - является очень важным. В какой-то степени это касается физического развития ребенка, ведь ребенок в пять месяцев уже вполне в состоянии схватить объект, который попадает в поле его зрения, и потащить его в рот, Он не мог этого сделать раньше. (Возможно, он и хотел это сделать. Здесь мы вряд ли сможем провести точные параллели между умением и желанием, и мы знаем, что многие физические навыки (например, способность ходить) часто задерживаются, пока не произойдет окончательное эмоциональное и физическое созревание. Помимо физического созревания всегда есть эмоциональная сторона). Итак, можно сказать, что на данном этапе ребенок способен показать в своей игре понимание того, что есть нечто внутри, а вообще вещи появляются извне. Он показывает, что он знает, как расширить собственное пространство, принимая в него нечто (физически и психически). Кроме того, он показывает, что он знает, что может избавиться от чего-то, получив то, что ему нужно. Все это представляет огромный прорыв в его развитии. Сначала это проявляется только время от времени, но каждый такой прорыв может заканчиваться неудачей и регрессом из-за тревоги.
Итак, теперь ребенку кажется, что у его матери также есть нечто внутри, хорошее или плохое, знакомое или понятное ему. Поэтому он уже имеет дело с матерью, ее душевным равновесием и настроением. У многих детей в возрасте шести месяцев можно наблюдать эту связь как между отдельными личностями. Так что теперь, когда ребенок ощущает эту связь с другими людьми, можно говорить о том, что он уже прошел долгий путь в своем примитивном развитии.
Наша задача заключается в исследовании того, что происходит в чувствах и личности младенца до достижения им этого этапа, который мы признаем в пять-шесть месяцев, но это может происходить позже или раньше.
Также перед нами неизменно стоит вопрос: насколько рано происходят такие важные вещи? Например, следует ли говорить о нерожденном ребенке? И если это так, то в какой момент после зачатия психология вступает в силу? Я бы ответил, что если мы имеем этот важный этап в пять-шесть месяцев, то этап, связанный с рождением, также представляется крайне важным. Я это утверждаю именно потому, что можно увидеть огромную разницу в развитии у недоношенного или переношенного ребенка. Как мне видится, в конце беременности, по истечении девяти месяцев, ребенок окончательно созревает для эмоционального развития, и если младенец переношен, то он достигает этой стадии в утробе матери, поэтому следует принимать во внимание его чувства до и во время родов. С другой стороны, недоношенный ребенок не испытывает многих жизненно важных вещей, пока он не достигнет определенного возраста, когда он должен был появиться на свет, то есть через несколько недель после рождения. В любом случае, сфера для дискуссии здесь огромная.
Другой вопрос: с психологической точки зрения, так ли важен этот период до достижения ребенком пяти-шести месяцев? Я точно знаю, что очень многие решительно скажут «Нет». Данная точка зрения имеет право на существование, но лично я придерживаюсь обратного мнения.
Основная идея данной работы - представить тезис о том, что раннее эмоциональное развитие ребенка, пока ребенок не узнает самого себя (и, соответственно, других) как целостную личность, которой он является (и они тоже), представляется крайне важным. Так что именно здесь и следует искать корни психопатологии (психозов).