В этот же момент ее одиннадцатилетняя сестра, которая так же, как и Кэтлин находилась под впечатлением от предстоящей свадьбы, сделала нечто такое, что совершенно точно сыграло определенную роль в том конфликте, который уже переживала девочка. Она рассказала ей следующую жуткую историю. Кэтлин любила тетю и женскую часть собственной личности отождествляла именно с ней; но ей также приходилось иметь дело с другой частью ее личности, и это было гораздо сложнее, а именно: ее идентификацией с мужчиной на свадьбе. Она знала его и тоже любила. Исходя из идентификации с собственной матерью и любви к отцу, она могла бы справиться со всем этим, если бы все шло, как нужно. Скажем, у нее могло быть две мечты. Первая - это подружка невесты, идентифицируя себя с невестой, и вторая - мужская часть, соперничающая с женихом. Это последнее соперничество содержало в себе элемент смерти, поэтому на нее так подействовал страшный рассказ сестры (также оказавшейся в этом конфликте) из одной радиопередачи (убийство, море крови и проч.)
Ее защитные механизмы против тревоги и конфликтов, вызванных со свадьбой, работали хорошо, но ее идентификация с мужской фигурой была вытеснена. А теперь еще нависла угроза совершенно невыносимых снов, связанных с соперничеством с мужчиной, и ей пришлось прибегнуть к новым и более примитивным защитам. Она стала параноидальной и склонной к уходам. Для такой реорганизации потребовалось время, и вся эта история привела к сильнейшей тревоге. Итак, мы можем видеть предварительную фазу острого невротического заболевания; у ребенка развился сильнейший страх перед сном; она постоянно уточняла, нет ли на полу крови; и спрашивала у матери; «Мама, он придет и убьет меня? Со мной все будет в порядке? Вы хорошо закрыли дверь? В конце концов, ее удавалось успокоить, и она тут же засыпала.
После этого периода острой тревоги она выздоровела, и какое-то время с ней все было в порядке, но примерно через неделю, вернувшись однажды из школы, она стала рассказывать какую-то странную историю, что некий мужчина на улице хотел затащить в воду. Она сказала, что все дети, которые пошли за ним, получили новую одежду. Теперь это был явно психотический случай.
С этого момента она уже не была самой собой, а к моменту свадьбы она так сильно заболела, что это напоминало скорее психиатрию, чем психоневроз. Она сидела и рассеянно смотрела куда-то вдаль, отказываясь отвечать на вопросы. Однажды утром она посмотрела на сестру и подружку, и воскликнула матери от испуга: «Уберите их отсюда». Она говорила, что их лица ужасные и уродливые, и она не может на них смотреть. Это были явные галлюцинации. Однажды на улице она закричала: «Пусть все эти люди убираются отсюда. Они мне мешают». Она была полностью сама в себе. Если ее просили сделать что-то простое, казалось, она вообще не понимает, о чем речь: «Что вы имеете в виду? Из-за того, что вы дурачитесь со мной, я просто теряю время. Она часто плакала, говорила плохие слова и производила крайне тяжелое зрелище. Часто она восклицала, что ненавидит собственную мать и ей бы хотелось куда-то скрыться от нее. Однажды ее всю скрючило, как будто от сильной боли, и она обратилась к матери: «У меня болит живот, а ты причиняешь мне боль».
Часто она говорила о каком-нибудь человеке: «Мы с ним уйдем. Я собираюсь жить с ним в бунгало, и ты не придешь к нам. Он возьмет меня замуж. Иногда голос, который она слышала по радио, ассоциировался у нее с этим мужчиной. Ей казалось, что она видит его, и тогда она пристально смотрела в пространство, словно в галлюцинациях, восклицая: «Он сделал это». Если ей давали сладости, она держала их в руках, как будто не понимая, что с ними делать.
Какое-то время она не могла видеть свою старшую сестру. Однако» в отношениях с младшей сестрой она чувствовала себя хорошо (несмотря на то, что она была так больна), как другие пациенты используют кошку, собаку или утку. Все ее куклы, которых она когда-то гак любила, аккуратно разложив на кровати, теперь находились в свободном доступе для ее младшей сестры. В ее привязанности к ребенку чувствовалась также и определенная тревога; она могла смотреть на ребенка, стараясь при этом уточнить: «С ней же все в порядке?» Из-за этого ребенок был крайне раздражительным.
Она также совсем перестала рисовать цветными карандашами. Про ее состояние нельзя было сказать, что она не способна контролировать свои физические желания, хотя матери всегда приходилось следить за ней, чтобы вовремя прийти ей на помощь. Воскресная школа, которая ей так нравилась, теперь стала невозможной» потому что она ни на шаг не отходила от матери. Однажды она поехала с матерью в церковь, но в конце только устала, не получив в результате никакого удовольствия. Она не могла выносить людей.