Случаи из практики, анализ

Ниже будет представлено несколько случаев, с которыми мне довелось работать в детском отделении Института психоанализа в Лондоне в течение одного года. Таким образом, то, о чем я соби­раюсь говорить, не имеет прямого отношения к анализу, хотя, как мне кажется, это будет представлять определенный интерес для аналитиков.

Одной из причин создания клиники - детское отделение - были многочисленные случаи (дети, которых приводили ко мне на кон­сультацию). Уже тогда не составляло труда увидеть все те сложно­сти и разочарования, которые будут неизбежны в работе детского отделения, о чем и свидетельствует мое описание. Эти случаи не столь сильно отличаются от многих других (их было не меньше тысячи) за все те годы, когда я работал в должности врача в дет­ской больнице.

Эта работа (с каждым из этих случаев) продолжалась в течение года; я кропотливо изучал каждый из них с тем, чтобы предоста­вить впоследствии этот отчет Обществу.

Должно быть понятно, что я рассказываю о тех случаях, кото­рые мне фактически доводилось наблюдать в детском отделении в течение года, и я не включаю сюда случаи, представленные для анализа студентам (это уже было взято из других источников).

В некоторых случаях дети вообще не приходили на консульта­цию. Например, один доктор позвонил и сообщил, что у его ма­ленькой дочери не так давно началось заикание.

Она была единственным ребенком в семье. Оказалось, что ре­бенок очень привязался к тете, которая присматривала за ней, пока ее мать и отец отсутствовали. То, что она так сильно горе­вала о тете, не проявлялось до тех пор, пока ее подружка тоже не уехала. Вскоре у нее началась депрессия, а потом заикание. Опрос показал, что эмоциональное развитие ребенка было нормальным до этих событий, а дома были любящие родители и прочные от­ношения между ними. Поскольку до анализа у ребенка было все в порядке, я попытался объяснить отцу (относительно необходи­мости анализа), что, на мой взгляд, для ребенка были совершенно нормальными эти тяжелые симптомы, а поскольку развитие в це­лом было удовлетворительным, в других вопросах лучше вообще игнорировать симптом, не прибегая сейчас к психоанализу. Через неделю доктор снова позвонил мне и сообщил, что симптом ре­бенка исчез.

Наверное, вы согласитесь со мной, что не стоит превозносить ценность анализа тогда, когда он не применим. Родители, прихо­дящие на консультации, чувствуют себя виноватыми в симптомах или заболеваниях собственного ребенка, и то, как ведет себя врач, будет определять то, насколько спокойно они смогут снова взять на себя ответственность или справиться с тревогой, связанной с передачей этой ответственности врачу или клинике. Лучше, чтобы у родителей сохранялась эта ответственность; особенно в случаях, когда анализ вряд ли поможет в решении проблемы (уменьшить заболевание ребенка).

Случай 1. Эллен, десять лет, проживает в Лондоне. Первый и единственный ребенок в семье. Я не мог полностью собрать ин­формацию (менее чем за час), а в целом на этот случай у меня ушло четыре часа. Вот некоторые подробности.

Можно предположить, что этот ребенок физически, эмоцио­нально и интеллектуально был нормальным в течение года. Одна­ко, вскоре мать ребенка решает уйти от мужа и забирает ребенка с собой, после чего отец видел ребенка только урывками. Когда девочке исполнилось шесть с половиной лет, без всякого преду­преждения вернулся ее отец, и когда она возвращалась из школы, посадил ее в машину и увез. У девочки это не вызвало никаких возражений, и она с радостью вернулась в Лондон. После этого отец начал процедуру развода. Когда ей было девять, отец снова женился. На сей раз это был прекрасный выбор. Атмосфера в се­мье снова стала благополучной впервые после того, как ей испол­нился год.

Жалоба заключалась в том, что Эллен не была настоящей. Это была милая, хорошая и умная девочка. Единственное, что «не представлялось возможным получить от нее - это искренность», как объяснял ее отец. Кроме того, она вела себя очень по-детски для своего возраста, и невозможно было предсказать ее настрое­ние, а также то, что может произойти в течение дня. В школе на­блюдались взлеты и падения, но в консультацию ее привели из-за одного случая воровства, который выделялся больше, чем обыч­ное мелкое воровство в школах (возможно, из-за того, что она не чувствовала позора). Так или иначе с ней уже пытались работать, но это не давало никаких результатов, потому что она становилась крайне подавленной или раздражительной. По словам родителей, когда ее заставали на месте преступления, она выглядела очень расстроенной. Общий настрой ее реальной матери также был очень ненадежный.

На первый взгляд казалось, что ребенку очень хорошо с отцом и особенно с прекрасной мачехой, от которой она не отходила ни на шаг. Однако довольно легко можно было увидеть, что она опла­кивает потерю своей настоящей матери, которая была для нее не более, чем вполне удовлетворительным родителем.

Итак, анализ невозможно было организовать. Одна из причин заключалась в том, что ни один аналитик, способный справить­ся с этим делом, не работал в клинике. И эта тема, я боюсь, будет повторяться неоднократно. Я также отметил и то, что для ребен­ка было важным продолжать и дальше обучение в школе, где она украла конфеты; у нее там были очень неплохие отношения, во всяком случае, с персоналом, и она могла еще произвести хорошее впечатление. Не по-прежнему ждали там, несмотря на то, что она и была проблемным ребенком. В составленном мной письме в шко­лу я попросил оставить всякие попытки «вылечить» ее или сделать нормальной; ее просто следует считать хорошей, если основные проблемы удалось преодолеть.

Возникает особая проблема в отношении возможности анализа такого ребенка. Я всегда знал и до сих пор знаю крайне подозри­тельных детей, но нет большей опасности, чем та, когда ребенок отказывается проходить лечение на ранней стадии.

Таким образом, я должен быть готов к тому, что мне придется снова увидеть этого ребенка, когда у него случится новый кризис.

Похожее подозрение можно было наблюдать и в Случае 2.

Нора, 13 лет, живет в Лондоне. Ее привела ко мне очень умная сестра, потому что девочка отказывается ходить в школу. Она была самой маленькой (в семье несколько человек детей).

Я пригласил Нору прийти ко мне несколько раз. Итак, она пришла ко мне и принесла с собой фотографии. После двух визитов ко мне она прислала трогательное письмо, в котором говорилось о том, что она не хочет больше приходить ко мне. В данном случае я воздержался от каких бы то ни было ком­ментариев, потому что знал, что если мне удастся справиться с подозрением, то анализ придется продолжить. А я был не в состоянии это сделать.

Зная, насколько тревожен этот ребенок, я решил перенаправить ее в детскую больницу Паддингтон-Грин; кроме того, было решено прикрепить к ней Социального Работника (из отделения психиа­трии). У них сложились очень неплохие отношения, даже лучше, чем у меня с ней. Но вскоре этот социальный работник, - друг, ко­торого она так ценила, - столкнулся с другой разновидностью аб­солютного барьера, который мне пришлось преодолеть когда-то. Для полноценного анализа в данном случае аналитик должен был ежедневно посещать ребенка, проводя первую часть анализа дома, а потом отправляясь на прогулку с ним, посещая музеи и проч. Естественно, клиника нс может обеспечить всего этого, хотя мно­гие из нас могут вспомнить подобные случаи (те неожиданные вещи, которые происходили с нами в частной практике).

Социальный работник оказал огромную помощь ребенку, но она так и не вернулась в школу. Сейчас она уже достигла возраста окончания школы. Ей удалось отдохнуть вдали от дома и, кажется, она вполне счастлива начать работать.

Самые разные скрытые чувства и фантазии удалось выявить в ходе обсуждения этих всем известных работ, а также анализа зна­чительных художественных наклонностей самого ребенка, но этот богатый мир ее фантазий был в действительности тайным вну­тренним миром, и она считала опасным пускать в него даже для социального работника (который вообще ничего не форсировал).

По моему опыту, многие из этих детей-подростков, консульти­рование которых было не столь удачным, обращаются за помощью или даже приходят в анализ, когда они уже оказываются в свобод­ном плавании, скажем, в 18 или 20 лет; кроме того, дети, которые пытаются справиться с острой проблемой раннего полового со­зревания, могут получить пользу от поддержки, которая поступа­ет вне семьи, особенно когда сама семья достаточно неустойчивая.

Случай 3. Мэйси, три года. Острый случай. Мейси была очень неспокойной; у нее стали развиваться компульсивные вращатель­ные движения и невротическая тревога в связи с тем, что мать должна была скоро родить (это уже была ее вторая беременность). Ребенок был переношенным, и мои контакты с ребенком продол­жались вплоть до рождения. Напряжение значительно снизилось фактическим рождением ребенка. Было бы логично организовать анализ именно в тот момент, но никто не мог возить ребенка еже­дневно на прием туда и обратно. Кстати, ребенок очень сильно страдал от того, что с ней даже некому было гулять.

Единственное, чем я мог ей помочь, - это навещать ее в соб­ственном доме. Мне позволялось быть с ребенком наедине, и нам даже не требовались игрушки. Я находил ее настолько маниакаль­ной, что сначала до нее вообще невозможно было достучаться; но она слышала и замечала мои интерпретации и ценила мои визиты к ней.

Ее проблемы явно были связаны с фантазиями о рождении, а впоследствии и с различными фантазиями, касающимися отноше­ний между родителями. В течение пяти посещений, на протяже­нии двух недель, у меня накопилось огромное количество матери­ала для интерпретаций, которые я давал в полной мере, обращаясь к переносу с самого начала.

Конечно же, трудно оценивать результаты. Естественно, ника­ких постоянных изменений в личности ребенка не наблюдалось, но я с удовлетворением наблюдал, как хаос фантазийного мира ре­бенка постепенно сменяется порядком, а маниакальное поведение переходит в игру с определенной последовательностью в ней, как в случае с удовлетворительным анализом. Фантазии были четко выражены и касались многих аспектов тревоги ребенка по поводу беременности ее матери, которая, казалось, никогда не кончится. Наиболее важной была тревога, что это может причинить вред ее матери. Очень много говорилось о том, что есть плохой человек, i подвергающий ее мать такой опасности, и хороший человек (ее I отец был врач), помогающий ей преодолеть эту опасность.

Фантазии включения аналитика были сильными и были связа­ны с ее реальной потребностью для меня все время.

Ребенок, естественно, избавился от фактического рождения и вскоре нашел нормальное отношение к сестре-младенцу. Она все еще нуждается в анализе, и если бы кто-то мог найти ее в клинику, я должен был теперь организовать ее анализ как острый случай, но не обязательно очень сложный.