Обсуждение теории

Нерешительность, в первую очередь, это явный признак трево­ги, хотя это и считается нормой.

Как заметил Фрейд (1926): «тревога по поводу чего-то». Итак, здесь есть две вещи, которые следует обсудить: все то, что проис­ходит в теле и сознании в состоянии тревоги, и то, по поводу чего человек тревожится.

Если мы зададимся вопросом, почему ребенок проявляет нерешительность - самый первый импульсивный жест, - наверное, все мы сойдемся во мнении, что это проявление Супер-эго. Размышляя о том, как это формируется, я пришел к выводу, что, вообще естественная нерешительность ребенка не может объясняться родительским отношением. Но это не значит, что я не учитываю возможность того, что ребенок так поступает потому, что он нау­чился ждать (ведь мать может не одобрить его поступка или даже рассердиться), когда он за чем-то тянется или пытается схватить в рот. В некоторых случаях родительское отношение крайне важно.

Я научился довольно быстро дифференцировать матерей, стро­го-настрого запрещающих своим детям брать что-то грязное в рот; при этом в целом я могу сказать то, что матери, которые при­ходят в мою клинику, как правило не стараются препятствовать естественному интересу ребенка. Среди этих матерей есть и такие, которые приносят своих детей, потому что они замечают, что дети перестали что-то тянуть в рот, признавая это определенным сим­птомом.

Кроме того, в этом довольно раннем возрасте, когда ребенку еще не исполнилось четырнадцати месяцев, имеет место эта под­вижность характера, из-за чего такого рода запреты матери вос­принимаются как чрезмерные. Я говорю матери: «Он может это сделать, если хочет, но не нужно поощрять его.

Нели мать действительно очень сильно рассердилась, и у ребен­ка есть все основания полагать, что она рассердится и во время консультации, когда он потянется да ланцетом, здесь мы уже имеем дело с фантазиями младенца (некие нехорошие предчувствии), как и в обычном случае, когда ребенок проявляет нерешительность, несмотря на то, что мать вполне терпима к такому поведению и даже ожидает его. «Нечто», в отношении чего ребенок испытывает тревогу, - все это в сознании ребенка, в его представлении о зле или строгости; и уже в какой-то новой ситуации все эти представ­ления ребенка могут быть просто спроецированы. Когда у ребенка нет опыта запретов, нерешительность предполагает конфликт, или же наличие в его сознании фантазии, соответствующей воспоми­наниям о реально строгой матери. В любом случае ему необходимо сначала обуздать свой интерес и желание, и только потом он смо­жет вернуться к своему желанию постольку, поскольку проверка окружения дала ему удовлетворительные результаты. Для этого же должен быть соответствующий сеттинг.

Итак, можно сделать вывод, что это «нечто», в отношении чего ребенок испытывает столь сильную тревогу, имеет огромное зна­чение для младенца. Для того, чтобы как можно больше понять об этом «нечто», нам необходимо опираться на знания, полученные в ходе анализа детей в возрасте от двух до четырех лет. Я отмечаю именно этот возраст, потому что как раз с такими детьми работала Мелани Кляйн; и на мой взгляд любой, кому доводилось работать с двухлетками, согласится со мной, что есть нечто в такого рода анализе, что невозможно получить даже в анализе детей 3,5-4, 5 лет и уж точно в анализе детей в латентный период. Одна из харак­терных черт двухлетнего ребенка - это то, что первичные ораль­ные фантазии, а также связанные с этим тревоги и защиты, четко разграничены с вторичными и высоко организованными психиче­скими процессами.

Представление о том, что у младенцев также есть фантазии, разделяется далеко не всеми, но наверное все, кому доводилось анализировать детей в возрасте двух лет, согласятся с тем, что даже у младенца семи месяцев, как в случае с астмой у ребенка, есть фантазии. Они пока еще не привязаны к каким бы то ни было словесным презентациям, но при этом полны содержания и эмо­ций, и можно говорить о том, что они обеспечивают некий фун­дамент, на котором будет строиться вся дальнейшая фантазийная жизнь ребенка.

Эти фантазии ребенка связаны не только с внешним окруже­нием. но и всеми теми людьми, которые принимают участие в его жизни и судьбе, - сначала давая ему пищу, а впоследствии уже в процессах иного порядка, - помогая ему в формировании этой внутренней реальности. Ребенок чувствует какие-то вещи внутри (хорошо это или плохо) точно так же, как он воспринимает внеш­нее окружение. То, какими качествами он наделяет эти предметы, зависит от относительной приемлемости цели в общем процессе. Это, в свою очередь, зависит от силы деструктивных импульсов по отношению к позитивным импульсам, а также от способности ребенка переносить тревогу, связанную с деструктивными тен­денциями. Кроме того, учитывая вышесказанное, характер защит ребенка также следует принимать во внимание, в том числе то, на­сколько у него развита способность пересматривать собственные решения. Здесь мы могли бы подвести некоторый итог, утверждая, что способность ребенка удерживать то, что для него дорого, -со­храняя при этом веру в объект собственной любви, - очень важно для того, насколько хорошо или плохо он воспринимает какие-то веши (внутренние или внешние); это же отчасти верно даже мла­денца, которому всего несколько месяцев от роду. Кроме того, как неоднократно показывала Мелани Кляйн, у ребенка постоянно происходит взаимный обмен и тестирование внутренней и внеш­ней реальности; внутренняя реальность постоянно наращивается и обогащается благодаря инстинктивному опыту по отношению к внешним объектам и взаимодействию с внешними объектами (как ребенок воспринимает это взаимодействие); в восприятии же внешнего мира немаловажную роль играет внутренний мир ребенка.

Те убеждения и взгляды, накопленные нами благодаря анали­зу детей младшего возраста, могут быть применены и в обратном направлении - в работе с детьми первого года жизни; точно так же, как и Фрейд применял открытия, сделанные им в ходе анализа взрослых, в работе с детьми, и не только в случае с конкретным пациентом, но и с детьми в целом.

На самом деле за младенцами наблюдать очень полезно и даже необходимо. Хотя иногда анализ двухлетних детей говорит нам гораздо больше о ребенке, чем мы могли бы получить в ходе не­посредственного наблюдения за младенцем. И это неудивительно; уникальность психоанализа, как инструмента исследования, на­сколько нам известно, заключается в его способности обнаружить бессознательную часть, связав ее с сознательной и, таким образом, дает нам полное понимание человека, который находится в анали­зе. Это применимо даже к младенцу и маленькому ребенку, хотя прямое наблюдение, конечно же, может многое сказать нам, если мы действительно знаем, куда смотреть и что искать. Наиболее правильным будет получить как можно больше как из наблюде­ния, так и анализа, делая этот процесс взаимозаменяемым.

А теперь мне бы хотелось сказать несколько слов о физиологии тревоги. Разве мы не упоминали о том, - говоря о задержках раз­вития, - что физиологию тревоги невозможно

описать простой терминологией просто потому, что она совер­шенно разная в разных случаях и в разное время? Дело в том, что тревога может выражаться и в бледности, и потливости, и рвоте, и диарее и тахикардии. При этом мне было довольно интересно от­метить у себя в клинике, что на самом деле существует несколько взаимоисключающих проявлений тревоги, независимо от того, ка­кой орган или функцию мы рассматриваем. У тревожного ребенка во время физического обследования сердца в клинике сердце может начать учащенно биться или же практически остановиться (одна или другая крайность). Для того, чтобы понять происходя­щее, наблюдая за этими симптомами, мне кажется, мы должны знать кое-что о чувствах и фантазиях ребенка, и, соответственно, волнении и гневе, а также возможности защититься от них.

Диарея, как известно, не всегда вопрос только физиологии. Ана­литический опыт работы с детьми и взрослыми показывает, что часто процесс, сопровождающий бессознательный страх каких-то определенных вещей, того, что находится внутри, будет вредить человеку, если это так и не выйдет наружу. Человек может знать, что он боится каких-то импульсов, хотя, конечно же, это только часть истории, потому что также верно и то, что он подсознатель­но боится каких-то конкретных плохих вещей, где-то существую­щих для него. «Где-то» означает либо снаружи, либо внутри - как правило, как снаружи, так и внутри. Конечно же, эти фантазии могут в некоторых случаях и осознаваться (придавая яркость ипо­хондрическим описаниям боли и всевозможных ощущений).

Если мы рассматриваем нерешительность младенца в заданной ситуации, мы можем сказать, что психические процессы, лежащие в основе колебаний, похожи на те, которые лежат в основе диареи, хотя и противоположны по своему действию. В данном случае я говорю о диарее, хотя можно взять и любой другой физиологиче­ский процесс, который может оказаться преувеличенным или уг­нетенным бессознательной фантазией о происходящем, чтобы по­влиять на конкретную функцию или орган. Точно так же, говоря о нерешительности младенца в заданной ситуации, можно ска­зать, что даже если поведение ребенка является проявлением страха, мы можем описать ту же нерешительность с точки зрения бессознательных фантазий. То, что мы видим, является результа­том того, что импульс младенца - протянуть руку и взять предмет - подвергается контролю вплоть до временного отказа от импуль­са.

В моем случае, представленном здесь для иллюстрации опре­деленной методики, контроль затрагивает бронхиальную трубку. Было бы интересно обсудить относительную важность контроля бронхо» как органа (замещение контроля, скажем, мочевого пузыря) и контроль а а выдохом или дыханием, которых бы вообще могло не быть, если бы они не контролировались. Выдох вообще может восприниматься ребенком как нечто опасное, если это свя­зано с какой то опасной идеей - например, идея, чтобы дотянуть­ся и взять. Дли младенца, столь тесно находящегося в контакте с материнским телом и содержанием груди, что он воспринимает это как должное, идея дотянуться до груди никоим образом не является удаленной, а страх дотянуться куда-то внутрь (материн­скою тела) может достаточно легко ассоциироваться в сознании ребенка вовсе не с дыханием.¹⁰

Итак, мы можем видеть, что понятие опасного дыхания или опасною вдоха или органа (связанного с опасным дыханием) еще раз приводит нас к фантазиям ребенка.

Я совершенно убежден в том, - и это совсем не случайно, - что ребенок может заболеть астмой, а потом она у него проходит (это явно связано с контролем за импульсом в двух разных случаях, поэтому имеет смысл рассматривать каждую деталь наблюдения отдельно).

Не затрагивая сейчас отдельного случая младенца с астмой и возвращаясь к нормальной нерешительности младенца заполу­чить ланцет, мы видим, что эта опасность существует в сознании младенца и может быть объяснена только предположением, что у ребенка есть фантазии или нечто, соответствующее им.

А теперь давайте разберемся, что же означает ланцет? Отпет на этот вопрос будет довольно сложным, так как ланцет означает совершенно разные вещи.

То, что ланцет может означать грудь, не вызывает никаких со­мнений. Легко сказать, что ланцет означает и пенис, но это все же совершенно другое, никак не похожее на грудь; ибо ребенок, столь хорошо знакомый с грудью или бутылкой, очень редко мо­жет что-то знать о пенисе у взрослых. В подавляющем большин­стве случаев пенис - это фантазии младенца о том, что должно быть у мужчины. Иными словами, мы называем это пенисом, а на самом деле это могут быть просто фантазии ребенка о том, что у отца тоже есть что-то, напоминающее материнскую грудь, просто это больше связано с отцом, чем с матерью.

Ребенок может также основываться на собственных гениталь­ных ощущениях, а также фантазийном материале.

На самом деле, как мне кажется, то, что ребенок позже узнает, что значит пенис, ранее он воспринимает как некое материнское качество, например, жизнерадостность, пунктуальность с корм­лением, надежность и так далее, или же нечто такое в ее груди, что обращает на себя внимание или ее наполненность, или в ее теле это связано с позой, или сотни других вещей, в сущности не столь важных. Это как если бы ребенок, пока он сосет моло­ко, в своих фантазиях опускал руку, или проникал вглубь, или пытался прорваться в материнское тело, в зависимости от силы импульса и его агрессивности, забирая от груди все то хорошее, что там есть. В бессознательном этот объект, связанный с дости­жением импульса, можно сравнить с тем, что впоследствии будет известно ему как пенис.

Кроме того, помимо груди и полового члена (что может озна­чать ланцет) ланцет может также означать людей; наблюдения за детьми очень точно показывают, что ребенок четырех-пяти месяцев уже в состоянии воспринимать людей в целом (через глаза), чувствуя настроение человека, его одобрение или неодо­брение, или же улавливая определенную разницу между одним человеком и другим.

Еще бы мне хотелось отметить, объясняя нерешительность младенца по отношению к фактическому опыту, связанному с неодобрением матери, что вполне можно предположить следу­ющее: нормальный или уже достаточно развитый ребенок спо­собен воспринимать людей в целом. Это далеко не всегда так, и некоторые дети, явно проявляющие интерес и страх перед ланце­том, тем не менее не могут составить представления о человеке в целом.

Ежедневное наблюдение за детьми показывает, что дети с воз­растом - конечно же в обсуждаемой нами возрастной группе от пяти до тринадцати месяцев это происходит гораздо реже - как правило, не только узнают людей, но и ведут себя по-разному по отношению к разным людям.

В заданной ситуации ребенок, которого я наблюдаю, дает мне важный ключ к пониманию состояния его эмоционального раз­вития. Он может видеть в ланцете только вещь, которую он бе­рет или бросает, но при этом никак не связывает с человеческим существом. Это означает, что у него пока еще не развита эта спо­собность или же он утратил ее (способность видеть человека в целом за частью какого-то объекта). Или же он может показать, что он видит меня или мать за этим ланцетом, и он ведет себя так, как если бы это было частью меня (или матери). В данном случае, если он берет ланцет, - это сродни тому, что ему удалось захва­тить грудь собственной матери. Или, наконец, он может видеть мать и меня, думая при этом о ланцете (в его представлении это может быть нечто взаимосвязанное одновременно с матерью и со мной). И в этом случае, забирая или оставляя ланцет, он дифференцирует отношения между двумя людьми - отцом и матерью.

Существуют и промежуточные стадии. Например, некоторые дети явно предпочитают рассматривать ланцет, как нечто, связан­ное с миской, и они неоднократно пытаются достать его из миски, пытаясь чем-то заменить (и делают это с явным интересом, удо­вольствием и, возможно, возбуждением).

Они, кажется, находят интерес к двум объектам одновремен­но более естественным, чем интерес к шпателем, как вещь, которую можно взять от меня, кормили матери, или хлопнула по столу.

Только реальные наблюдения позволяют нам оценить должным образом то многообразие вариаций, которые мы можем видеть у большинства детей в достаточно простом сеттинге, который так легко обеспечить.

Ребенок, если у него хватает для этого возможностей, может об­щаться с двумя людьми одновременно, со мной и с матерью. Это требует определенного эмоционального развития выше, чем при­знание одного человека в целом, и это действительно правда, что невротикам крайне тяжело устанавливать связь с двумя людьми одновременно. Так, неоднократно отмечалось то, что взрослым невротикам удается установить хорошие отношения с одним из родителей, в то время как он испытывает трудности в отношени­ях с обоими. Этот шаг в развитии младенца, когда он становится | способен выдерживать отношения с двумя одинаково значимыми I людьми (как правило, речь идет об обоих родителях), очень важен ] для него; и пока он не пройдет этот этап, он не сможет продолжать удовлетворительное развитие в социуме или семье. По моим на­блюдениям, этот важный шаг впервые проходится в течение пер­вого года жизни.

До того, как ребенку исполнится год, у него может возникать такое чувство, что он лишает других вещей, которые являются хорошими или даже необходимыми из жадности, вызванной его любви. Это чувство соответствует его страх, который может лег­ко подтверждаться его опытом, когда он лишен груди или бутыл­ки, а также любви и материнского внимания, когда ее обществом наслаждается кто-то другой. На самом деле это может быть отец или другой ребенок. Ревность и зависть - по сути прежде всего оральные - увеличивают жадность, но также стимулируют и ге­нитальные желания и фантазии, способствуя тем самым расши­рению либидинозных желаний и любви, равно как и ненависти. Все эти чувства сопровождают первые шаги в установлении от­ношений с обоим родителями у грудного ребенка - шаги, которые также представляют собой первые шаги его Эдиповой ситуации, как прямой, так и инвертированной. Конфликт между любовью и ненавистью, что влечет за собой чувство вины и страх потерять любимый объект сначала только в отношениях с матерью, потом распространяется и на отношения ребенка с обоими родителями и очень скоро - с братьями и сестрами. Страх и чувство вины, вызванные деструктивными импульсами и фантазий младенца (к этому добавляется опыт фрустраций и несчастий), свидетель­ствуют о том, что если он будет слишком сильно желать грудь матери, тем самым он будет лишать ее отца и других детей, а если он захочет какую-то часть отцовского тела, соответствующую материнской груди, тем самым он будет лишать мать и других. Именно в этом и состоит одна из трудностей в создании счастли­вых отношений между ребенком и обоими родителями. Я так и не смог решить этот непростой вопрос взаимосвязи между жад­ностью ребенка и теми различными способами, позволяющими ему контролировать эту жадность или как-то противодейство­вать ей, постоянно что-то меня и восстанавливая, но совершенно очевидно то, что это очень непросто дается ребенку, когда ему приходится устанавливать отношения сразу с двумя людьми, а не с одной только матерью.

Мы хорошо помним, что в случае с астмой, я говорил имен­но о взаимосвязи между возрастающей способностью ребенка использовать одновременно ланцет и миску в конце игры, а также одновременном желании и страхе в отношениях с двумя людьми.

А теперь возьмем ситуацию, когда младенец колеблется, сможет он или нет удовлетворить свою жадность, не вызывая при этом гнева и недовольства по крайней мере одного из двух родителей, которая будет проиллюстрирована в заданной ситуации (мои на­блюдения, очевидные для всех). Для любого нормального ребен­ка одна из самых больших проблем - установление отношений с двумя людьми одновременно. В такого рода заданной ситуации мне удалось быть свидетелем первого успеха в этом направлении. Бывают периоды, когда я вижу в поведении младенца успехи и не­удачи, испытываемые им в его попытках установить отношения с двумя людьми одновременно у себя дома. Иногда я становлюсь свидетелем начала непростой фазы, а иногда и спонтанного выз­доровления.

Это как если бы оба родителя позволили младенцу удовлетво­рить его желания, в отношении которых он испытывает довольно противоречивые чувства, терпя при этом его чувства в отношении их самих. В моем присутствии он не всегда способен использовать то, что я учитываю его интересы, или же он может это делать толь­ко постепенно.

Когда ребенок отваживается, наконец, взять ланцет и при­своить его себе, при этом в общем-то не нарушая стабильности непосредственного окружения, это действует как своего рода на­глядный урок, который имеет терапевтическое значение для ре­бенка. В рассматриваемом нами возрасте, да и вообще в детстве подобный опыт является не просто временно обнадеживающим: кумулятивный эффект счастливых переживаний и стабильной и дружественной атмосферы, окружающей ребенка, формирует у него уверенность в людях и внешнем мире, а также общее чувство безопасности. Вера ребенка в хорошее, а также отношения внутри себя, тоже усиливается. Подобные маленькие шаги в решении ос­новополагающих проблем постоянно происходят в жизни детей грудного и ясельного возраста, и всякий раз, когда проблема ре­шается, что-то добавляется к общей стабильности ребенка, а его эмоциональное развитие укрепляется нее больше и больше. Так что вряд ли вас удивит мое замечание, что в процессе собствен­ных наблюдений я также способствую определенным изменениям в направлении здоровья.

Я наблюдал эту болезнь от начала до конца у девятимесячной девочки. Прежде всего ее беспокоили боли в ухе, а вторичным было психологическое расстройство, связанное не только с отсутствием аппетита, но и тем, что она вообще перестала что-либо тянуть и брать в рот. В заданной ситуации ребенку было достаточно только увидеть ланцет, чтобы у нее начались тяжелейшие нарушения. Она сразу отталкивала его, как будто это вызывало у нее страх. В течение нескольких дней, в подобной заданной ситуации было ощущение острой боли (у нее начинались острые колики там, где обычно мы имеем дело с нерешительностью), и было бы неправильным, чтобы достаточно долгое время ребенок находился в такой болез­ненной ситуации. Боли в ухе вскоре прошли, но прошло еще две недели, прежде чем к младенцу снова вернулся интерес к объектам. Последний этап выздоровле­ния наступил в тот момент, когда ребенок находился со мной. Она схватила лан­цет, украдкой пытаясь засунуть его в рот. Потом она набралась смелости, засунув его в рот полностью, и у нее началось обильное слюноотделение. Таким образом, вторичную психологическую болезнь также удалось побороть, и мне рассказыва­ли, что дома она снова все тянет в рот, как это было до начала болезни.