Прежде всего мне бы хотелось обратить внимание на то, что в исследовании человеческих контактов и коммуникации педиатр и психиатр, как никто другой, нуждаются в помощи друг друга. Например, очень немногие психиатры могут получить достоверную историю от матери о том, как она начинала кормить ребенка. Однако, историю любого психотического случая нельзя считать до конца полной, если в ней отсутствует опыт ранних отношений и ухода за младенцем (информация, которую необходимо предоставить квалифицированному специалисту). Кроме того, педиатру всегда необходим психиатр. Самостоятельно он не в состоянии распознать у ребенка, пышущего физическим здоровьем, признаки психиатрического заболевания.
На самом деле с больным ребенком всегда непросто; «мы никогда не знаем, что от него ожидать», он постоянно извивается и все такое прочее. 11лачут и здоровые дети, и они не всегда охотно идут на контакт; они настаивают на своем, именно это и представляет проблему. Конечно же, любая мать хочет иметь здорового ребенка, а не больного, ведь наряду с проблемами и тревогами она получает взамен столько любви, и во всем этом гораздо больше плюсов, чем минусов.
На практике, как мне кажется, тот, кто ухаживает за детьми (я имею в виду матерей и детских медсестер) может также передать свой опыт тому, кто сталкивается с шизоидной регрессией и состояниями спутанности у людей любого возраста. Обеспечение стабильного (пусть и личного окружения), тепло, защита от всего неожиданного и непредсказуемого, правильное кормление в одно и то же время (или даже следуя прихотям пациента), - все эти вещи могут оказаться очень полезными в уходе за шизоидным пациентом.
Однако, самым важным для психиатра сейчас будет не практика, но теория. Поэтому я и хочу сказать, что надлежащим местом для изучения шизофрении, маниакальной депрессии и меланхолии как раз и будет детская психиатрия; а если это так, то некоторые современные тенденции в психиатрии можно сравнить с тем, как будто бы мы идем по ложному следу.
Вы можете спросить, а как же у обычных людей происходит этот контакт с реальностью? Конечно, по мере развития происходит очень многое, что, казалось бы, должно вызвать трудности, ибо любое обогащение посредством включения объектов представляет собой психическую, а также физическую реальность, и в то же самое время инкорпорируется ею, что удается далеко не каждому. Тем не менее, пока мы живы, каждый из нас так или иначе соприкасается с этой грубой реальностью, и мы справляемся с этим так, как нас научили с самого начала. У кого-то из нас возможность использовать объективно проверяемые вещи, объективировать субъективное, была настолько проста, что фундаментальная проблема иллюзии, очевидно, была утрачена. Если только это не больные или истощенные люди, которые не знают, что существует проблема взаимоотношений на данный момент или у них возникают какие-то ложные ощущения, и тогда им кажется, что психически нездоровые люди совсем другие, чем они. С другой стороны, кто-то из нас осознает собственную тенденцию к субъективному, что мы считаем более важным, чем дела во внешнем мире, и тогда психическое здоровье может показаться нам чем-то обыденным, а привычные задачи - абсолютной рутиной.
Одна из возможностей выхода из всего этого - сновидения и возможность их запоминания. Во сне мы все время мечтаем, а просыпаясь, мы должны что-то привнести из мира грез в реальную жизнь точно так же, как мы вынуждены признавать завершение своих повседневных дел.
Наряду с этим, главным образом за счет художественного творчества и художественного опыта, мы поддерживаем необходимые мосты между субъективным и объективным? Именно поэтому, как мне кажется, для нас столь важна одинокая борьба создателя в любой художественной форме. Художник постоянно выигрывает блестящие сражения в войне, не имеющей, однако, конечного результата (и это важно как для него самого, так и для всех нас). Окончательным результатом во всем этом будет найти то, что не соответствует действительности, а именно: то, что предлагает мир, идентичное с тем, что создает человек.
Здесь мне бы хотелось привести одну иллюстрацию. Мужчине приснился сон, что находясь за рулем, он увидел огромный автомобиль, несущийся прямо на него на огромной скорости. Это была такая яркая вспышка света. Он сворачивает налево, при этом точно зная, если бы он не проснулся, произошла бы страшная авария. После этого сновидения ему тут же вспомнилось, как он врезался головой в столб, когда он шел вместе со своей матерью еще совсем маленьким ребенком. Он сразу же вспомнил об этом, ведь такое не забывается никогда. И вдруг ему показалось, что этого не было на самом деле. Он шел со своей матерью, а рядом шел другой мальчик с матерью, который из-за собственной рассеянности врезался в штангу, сильно поранил голову, и у него потекла кровь.
На самом деле благодаря анализу (его контакты с реальностью), теперь он понимал, что просто завидовал тому мальчику, который врезался в столб. Я имею в виду, что это столкновение в момент, когда все произошло, казалось ему настолько реальным, что противоречило его собственному росту и мучительным запретам, а также отсутствию чувства реальности в его контактах с матерью, что было вторично по отношению к подавлению Эдиповых желаний.
После этого прорыва в анализе у него возникло новое чувство о своей детской любви к ужасным явлениям в гангстерских фильмах, всевозможным взрывам и тому подобное. Что касается меня, то я осознал, что в попытках разгадать всю сложную психологию поведения в детстве неразумно пренебрегать угрозой чувств нереальности и утраты контакта. Думаю, вполне понятно, что то же самое относится и ко взрослым.
Итак, те, кто считает, что внешняя реальность не имеет смысла, в то время как рутина властвует, нуждаются в полном пересмотре (будь то музыка или живопись). Одна моя знакомая, у которой долгое время не было вообще никаких контактов, стала находить цвет в картинах Ван Гога болезненно реальным. С цветом у нее происходило то же самое, что и у мужчины в том сновидении с машиной. Если говорить о цвете, то это было слишком для нее (в плане физиологии), и ей нужно было уйти и вернуться на другой день, чтобы завершить свое посещение картинной галереи.
В работе с детьми можно наблюдать похожие вещи. Чувства нереальности говорят о жажде чего-то нового. Это проявляется уже на начальных этапах кормления, в проблеме
ребенка, которому предлагается сначала одна пища, потом другая, и первые несколько дней все идет хорошо, а потом он просто утрачивает интерес. Но новое может также оказаться болезненным. Стоит иметь в виду, что для младенца всякое новое (будь то вкус, текстура, все то, что он видит или слышит) может оказаться точно таким же, что и цвет для моего друга, и еще причинять физическую боль. Обычная хорошая мать делится какими-то новыми вещами, но учитывая способность младенца справиться с ними. В психиатрической практике, как я уже отмечал, можно попытаться как-то договориться с человеком (который совершенно ушел в себя), предоставив ему чрезвычайно упрощенную модель мира, в которую пациент может постепенно безболезненно вернуться. В анализе пограничных случаев такое возможно в определенном сеттинге в рамках аналитической сессии. Также это является обязательным условием для работы, основанной на словесных интерпретациях.
Резюме
Итак, я попытался сосредоточить ваше внимание на одном процессе, а именно: контакт человека с общей для всех реальностью, и то, как это происходит с самого начала жизни ребенка. Мне очень хотелось показать это сотрудничество между детским врачом и психиатром, прибегая к той терминологии, которая обычно используется в клинике; и я попытался это сделать в анализе нормальных контактов с реальностью.
Конечно же, было трудно не замечать психосоматические расстройства, не обращая внимания на столь распространенные случаи тревоги, депрессии, ипохондрии и бреда преследования. Ведь педиатру приходится сталкиваться с этими вещами каждый день. Было непросто совсем уйти от патологических психотических регрессий и психотических нарушений, которые встречаются в детстве гораздо чаще, чем принято считать. Кроме того, трудно выбрать один только процесс, игнорируя при этом интеграцию и телесные ощущения. Тем не менее, я могу рассказать гораздо больше, чем мне позволяет возможность сейчас, и я все же склонен считать, что лучше показать читателю, что предмет является непростым, чем у него сложится ложное впечатление простоты.
Все эти вопросы неоднократно находили свое выражение у философов и психологов, а также психопатологов различных школ, которые пытались так или иначе показать собственное видение и ощущения. Я же в данном случае основывался на собственной клинической и психоаналитической практике.