Концепция депрессивной позиции обычно рассматривается как нечто крайне важное в реальной аналитической работе, а также в разного рода попытках описать ход нормального эмоционального развития. В осуществляемом нами анализе мы можем соприкоснуться с чувством вины по отношению к агрессивным и разрушительным импульсам и идеям, и мы можем наблюдать, как появляется желание репарации по мере того, как пациент становится способен учитывать, терпеть и сдерживать чувство вины. Для созидательной деятельности есть и другие глубинные причины, но репарация обеспечивает важную связь между творческим импульсом и жизнью, которую ведет пациент. Обретение способности к репарации в отношении личной вины - один из важнейших шагов в развитии здорового человека. Поэтому теперь нам нужно просто понять, как мы к этому пришли в ходе анализа, прежде чем мы начали осознавать эту простую истину.
Однако, в клинике нам часто приходится сталкиваться с ложной репарацией, что в общем-то не связано с чувством вины пациента, и именно на это я и хотел бы обратить внимание. Эта ложная репарация возникает вследствие идентификации пациента с матерью, а доминирующим фактором будет чувство вины пациента» но организованная материнская ЗАЩИТА от депрессии.
Возможно, такого объяснения будет вполне достаточно: безусловно я вовсе нс претендую на ОРИГИНАЛЬНОСТЬ суждении или не хочу сказать, что о го требует подробного АНАЛИЗА. Тем не менее и попытаюсь кратко проиллюстрировать то, что и имею и виду.
На протяжении двадцати нити лет работы н клинике (амбулаторное отделение) перед моими глазами проходит самый разный клинический материал, Но за все это время и общем паттерне нс было выявлено каких-то существенных изменений, Один тип ребенка я хорошо помню с самого начала. Такой ребенок особенно яркий и зачастую талантлив по сравнению с остальными. Если это девочка, она непременно очень чистенькая и красиво одетая.
Самое важным, на что я хотел бы обратить внимание, - это особая жизнерадостность, которая сразу же ощущается гак, что и другой человек чувствует' эту легкость. Мы ничуть не удивимся, узнав, что она танцует, или рисует или пишет стихи. Она может написать стихотворение или даже несколько, ожидая своей очереди. Если это нарисованная картина, то там обязательно будут яркие цвета и интересные детали, а фигуры - как будто живые или в движении. Возможен и сильный юмористический подтекст.
Мать приводит ребенка ко мне, потому что дома она раздражительна, капризна, порой ведет себя вызывающе или явно чем-то подавлена. Быть может, многие врачи просто не обращают внимание на то, что ребенок особенный. Мать рассказывает мне о разного рода проблемах и болях, на которые жалуется ребенок и которые в свое время были диагностированы врачами как боли ревматического характера, но на самом деле это явная ипохондрия.
Когда-то давно, еще в самом начале моей карьеры, ко мне привели мальчика, который заявил буквально следующее: «Доктор, мама жалуется на то, что у меня болит животе»; совершенно естественно, я обратил внимание на то, что мать тоже может играть определенную роль. Также немаловажен и тот факт, что ребенок, у которого предполагается боль, часто вообще не понимает, что именно у него болит. Если его удастся вывести на разговор с матерью, нее же пытаясь выяснить, что она имела в виду, быть может он просто смутится и пробурчит что-то типа «да это просто боль внутри». Но самое важное здесь то, что действительно что-то не так или так быть не должно.
Вероятно, в этом амбулаторном отделении у меня сложилась наиболее отчетливая картина происходящего, поскольку данное отделение скорее можно назвать клиникой для матерей, страдающих ипохондрией. На самом деле очень трудно провести четкое разделение между явной ипохондрией депрессивной женщины и искренней заботой матери о своем ребенке. Мать должна быть способна к ипохондрии, если для нее действительно важны симптомы ребенка, о чем всегда просят врачи, стараясь диагностировать болезнь на ранней стадии. Врач, которому ничего не известно о психиатрии или антидепрессивных защитах, и который не знает, что ребенок может испытывать депрессию, обязан сказать матери об этом, когда ее беспокоит какой-то симптом у ребенка, но при этом явных психиатрических проблем не наблюдается. С другой стороны, психоаналитик, благодаря этому новому пониманию детской депрессии, вполне может не заметить, что это скорее мать больна, чем ее ребенок. Непрерывное наблюдение самых разных случаев на протяжении десяти или даже двадцати лет позволяет мне констатировать, что депрессия ребенка на самом деле может быть депрессией матери (как некое отражение). Ребенок использует материнскую депрессию как уход от собственной депрессии; это обеспечивает ложную реституцию и репарацию по отношению к матери, и, в свою очередь, мешает развитию личного реституционного потенциала, поскольку реституция никак не связана с чувством вины самого ребенка. Многим довольно перспективным студентам так и не удается дойти до самого конца, так как они связывают репарацию с депрессией матери, а вовсе не с той депрессии, которая является личностной. Если у ребенка отмечаются какие-то особые таланты или даже в чем-то он был успешен, все равно имеет место нестабильность, связанная с зависимостью ребенка от матери. Во всем этом может быть определенный гомосексуальный элемент или же его может и не быть. В одной из книг, посвященных балету, Арнольд Хаскелл говорит: «Нам следует помнить о том, что у любой балерины есть мать». И у тех детей, о которых я говорю, также, конечно же, есть матери и отцы. Без условно, речь идет не только о матери. Так у многих подростков (как мальчиков, так и девочек), у которых раньше все было нормально, неожиданно происходит сбой, когда они сталкиваются с потребностями того или другого или обоих родителей. Поэтому для подростка, пытающегося установить личную идентичность, единственным решением будет именно сбой; особенно это касается мальчика, который, скорее всего, пойдет точно по стопам отца и вряд ли отважится посягнуть на отцовский контроль.
Мы сможем увидеть, что у этих детей в самых крайних случаях имеется задача, которая никогда не может быть достигнута. Их первостепенная задача - это настроение матери. И если они справятся с ней, то они всего-навсего преуспеют в создании атмосферы, в которой смогут начать собственную жизнь. Понятно, что эта ситуация может быть использована человеком как уход от принятия на себя личной ответственности, что является неотъемлемой частью индивидуального развития. Если у ребенка появляется возможность дойти до самых глубин (личная вина) в ходе анализа, тогда нам также придется учитывать и настроение матери (или отца). Таким образом, аналитик либо распознает эти знаки (в ходе переноса), либо анализ терпит фиаско. Все эти вещи довольно очевидные.
Как правило, мать (или отец) ребенка имеют доминирующую личность. Как аналитики, мы бы сказали то, что ребенок живет в этом круге, представляющем собой личность родителя, и в этом круге можно видеть все патологические черты. В типичном случае с яркой девочкой, потребность матери - безжизненность и бесцветность ее собственного внутреннего мира - находит выражение в жизнерадостности и яркости девочки.
В подавляющем большинстве случаев это не столь ярко выражено. Так что действия ребенка, связанные с репарацией, могут быть личностного характера, несмотря на постоянную угрозу, что мать может украсть успех у ребенка и, соответственно, глубинное чувство вины. В таких случаях не составляет труда получить достаточно внушительные клинические результаты, неизменно возвращая родителя на ранние этапы психотерапии с ребенком. В благоприятных случаях возможно занять сторону ребенка против родителя, в то же самое время поддерживая и защищая уверенность родителя в себе.
Однажды меня попросили поработать с одной из студенток колледжа, которой грозило отчисление. Ни с того ни с сего она ударила одну девочку в классе по ноге. Оказалось, что мать этой девочки всю жизнь страдает депрессией, а сама девочка, приближаясь к концу обучения, наконец, столкнулась с проблемой - ее собственная жизнь или мать? Мне удалось так или иначе заставить мать поверить в меня, в то время как на самом деле я оказался между двух огней. Дочь вернулась в Колледж, успешно закончила его и нашла работу вдали от дома. Она хорошо справляется со своими обязанностями и теперь является старшим преподавателем. Это был пограничный случай, и без моего вмешательства девушка вряд ли бы справилась или же она могла пойти по ложному пути успеха, отказавшись от всякой надежды на обособленное существование, постоянно завися от сильных перепадов настроения своей матери.
Наиболее впечатляющих успехов нам удалось достичь в профессиональном плане именно в такого рода работе. Здесь начинающий психоаналитик может извлечь для себя очень важный урок: успешное лечение может быть обусловлено не столько интерпретациями, сколько замещением хорошего, но при этом депрессивного родитель. И несмотря на достигнутые результаты впереди неизбежны обычные трудности, в том числе открытое самим пациентом чувство вины. Первоначально для нас важно то, что аналитик не подавлен, а пациент обретает себя, потому что аналитику вовсе не нужно, чтобы пациент был хорошим, или ровным, или во всем соглашающимся с ним или же чему-то учить пациента. Пациент может работать в привычном для него ритме. Он может потерпеть неудачу, если ему это необходимо, и у него будет для этого время и соответствующая безопасность. Эти внешние факторы являются необходимыми предпосылками для того, чтобы пациент открыл для себя, что такое любовь, с неизбежными дальнейшими сложностями (агрессия и чувство вины), каждый из которых имеет смысл репарации и реституции, В крайних случаях пациент приходит н анализ одна только приступив к этой задаче (справиться с чувством айны) или же еще не достигнув агрессии, связанной с примитивной любовью, и это несмотря на то, что у него не было проблем с миром.
Тех, кто работает с группами, очень беспокоит это отношение пациента к настроению окружения. В некоторых случаях может быть полезно сравнение между настроением группы, над которым у пациента может быть определенный контроль, и настроением его матери, когда он был младенцем и никак не мог это контролировать, а лишь принимать факт настроения матери (и ему приходилось противостоять контр-депрессивным материнским защитам). В других случаях групповое настроение не может быть задано одним из членов группы, поскольку он так остро нуждается в том, чтобы защищаться или бороться за свою индивидуальность.
Группа может быть семьей. Я бы сказал, что это, несомненно, имеет большое значение для семейной жизни, когда депрессивная позиция пробуется достаточно безопасно в личностном формате так, что настроение семьи может также иметь право на существование, являясь неким общим фактором в жизни ее отдельных членов. Это так же, как и в любой культуре. Очевидно, в этом есть нечто патологичное или же можно говорить об обнищании семьи или группы, если кто-то не может участвовать в действиях группы, направленных на восстановление. И, напротив, это серьезный пробел для члена группы, если он может принимать участие только в мероприятиях, которые относятся конкретно к групповой деятельности. В первом случае, когда этот шеринг невозможен, человек должен выбрать близкий для него подход перед шерин- гом. Во втором случае, когда группа ему необходима, поначалу он принимает в ней самое активное участие, но в конце концов он перестает столь активно сотрудничать и в какой-то степени остается в положении ребенка, пребывающего во внутреннем мире матери, с последующей утратой личной ответственности.
На мой взгляд, можно говорить о практическом применении этих идей в Психоаналитическом сообществе. В частности, я могу оперировать мнением Гловера (Glover, 1945, 1949). Он считает, что некоторые аналитики (Мелани Клейн и ее ученики) описывают некоторые фантазии так, как если бы это были фантазии их пациентов, в то время как в действительности это фантазии самих аналитиков. Любому аналитику хорошо знакома задача разобраться v собственными фантазиями (в работе с пациентами), но, как правило, считается, что именно психоаналитикам лучше всего это удается. Мне очень трудно поверить в то, что идеи, которые регулярно появляются в моей аналитической и неаналитической работе, субъективны. Тем не менее я признаю, что, если идеи не субъективны, их очень трудно объективно наблюдать; (см. Уайтхед: «Материал и условия, из которых клинический исследователь должен фальсифицировать ожидаемую от него информацию, неизменно представляют собой некий вызов его способности к концептуальному мышлению, а также наблюдению»). Однако, нам все-таки важно разобраться, почему эти фантазии, - то, о чем говорит l Гловер, - являются исключительно субъективными и их нельзя | встретить у наших пациентов. Во-первых, следует задать вопрос: может ли анализ депрессивной позиции оказаться неэффективным (так, что эти идеи окажутся неприемлемыми из-за того, как они были представлены) (Brierley, 1951.) Например, уделялось ли должное внимание необходимости все открывать заново в случае с каждым отдельным аналитиком? Во всяком случае необходимо четко дифференцировать ценность идей и те чувства, которые они вызывают.
Как бы то ни было, к этой проблеме нам еще предстоит вернуться наряду с теми соображениями, которые были высказаны в этой статье.
В данном случае вполне ожидаемо, что вы можете задать мне следующий вопрос: если я настаиваю на том, что мне известны фантазии собственных пациентов, я также должен знать, что у пациентов иногда случаются такие вещи, которые они - как будто - делают специально для меня. Тем более, если мои ожидания не осознанны. Не так давно один мой пациент был совершенно убежден в том, что я получаю удовольствие от анального материала, и, конечно же, предоставил мне этого в избытке; прошло какое-то время, прежде чем это открылось, и до того, как он получил свои
истинные анальные ощущения. Точно так же у пациентов возникают (и они могут это скрывать) фантазии, связанные с внутренним миром, потому что они чувствуют потребность избавить меня от предполагаемой депрессии или усугубить ее. В ходе переноса нам удалось восстановить родительскую депрессию. Я должен уметь это распознавать. Говоря о том, что я стараюсь придерживаться объективности в отношении идей, возникающих у пациентов по поводу того, что у них внутри, а также конфликте этих внутренних хороших и плохих объектов, я должен уметь различать то, что относится лично ко мне, и все остальное - только к пациенту. На мой взгляд, юнгианским аналитикам не составляет труда получить такого рода «юнгианские сновидения», в то время как фрейдистам подобные образования даются сложнее.
В данной научной группе мы имеем доступ к общей теоретической базе, и мы предлагаем группу или сеттинг для репарации в отношении общей территории вины. На каждого из членов группы влияет настроение Общества в целом, и он также вносит свой вклад в общий восстановительный процесс, что связано с тревогой и депрессией группы. Но для подобной реституции в группе должно произойти нечто важное, чтобы каждый из членов группы мог дойти сам до собственного чувства вины и депрессивной тревоги. Каждый из членов нашего Общества должен стремиться к собственному росту в удобном для него темпе, развивая при этом чувство ответственности, основанное на подлинной заботе о собственных импульсах любви и их последствиях.
Резюме
Стремление к репарации может быть в меньшей степени связано с личным чувством вины, нежели ощущением вины или депрессивным настроем родителя. Общий вклад человека в групповые процессы зависит от относительного успеха или неудачи индивида в установлении личной, а не родительской вины в качестве основы репарации и конструктивных результатов.