Аппетит и эмоциональные нарушения. Случай Саймона

Случай 6. Саймона привели ко мне в возрасте восьми лет. С ним же был и его брат Билл, пухлый, пышущий здоровьем парень, представляющий столь сильный контраст с крайне субтильным Саймоном. В семье двое детей. Супруги очень трогательно и неж­но относятся друг к другу и, конечно же, они очень обеспокоены задержками физического развития одного из сыновей, а также прочими его симптомами, такими как: отсутствие аппетита, пере­возбуждение, кошмары по ночам и другие важные моменты, ко­торые мать постепенно вспоминает в беседе (сбор информации о пациенте).

Вне всякого сомнения, Саймон далеко не глуп; он неплохо успе­вает в школе, давно уже научился читать и умеет многие другие вещи, но большинство его интеллектуальных навыков остаются невостребованными.

У него плохая концентрация. В школе отмечают его гиперак­тивность, ему постоянно нужно что-то делать. Он может учиться кататься на велосипеде, в то же самое время наблюдая за самоле­том. Сначала он что-то делает, а уже потом думает, если это проис­ходит вообще. Он честный, щедрый, ласковый и чувствительный. Его родители не могут пока определиться с методами - стоит ли прибегать к суровым мерам или же обратить все в шутку, тем са­мым выиграв время.

Он очень медленный во всем, но если он захочет что-то быстро сделать, это не составит ему труда, ибо по натуре он довольно про­ворный. Например, одевается он всегда очень медленно, если толь­ко по какой-то причине он не захочет оказаться самым первым в группе. Уборка также происходит невероятно медленно. Его матери, у которой нет помощниц, приходится убирать это все са­мой, но порой ей кажется, что она должна была настоять на том, чтобы он убирал за собой игрушки сам. Если ему потребуется ка­кая-то книга, он может вытащить сразу все двадцать штук, но идея вернуть остальные девятнадцать штук на место никогда не прихо­дим ему в голову. Он недоумевает: «А почему я, собственно, должен это делать». И создается такое впечатление, что он и правда не знает, почему.

Он обожает и восхищается собственным братом, но скорее все же ревнует его - например, если Билл болен, Саймону сразу по­требуется больше всего, равно как и больше помощи (это касается всего), пока брат не поправится.

Его игра на первый взгляд кажется вполне нормальной, разве что в ней очень мало воображения. Здесь можно отметить все то, что связано с кораблями, моряками и зданиями; и его интересует (если говорить о чтении) лишь какая-то общая информация - о растениях, животных или замечательных открытиях. Иными сло­вами, как в игре, так и в чтении можно увидеть определенное бег­ство из фантазии в реальность, пусть и в достаточно романтиче­скую реальность. Этот мир фантазий, как мне кажется, вызывает страх у самой матери.

Мы вполне можем говорить о том, что у него присутствует определенный страх фантазий, - скажем, в молитвах нередки его обращения «О, Боже, только избавь меня от

кошмаров». Кошмары в основном связаны с животными, в тот же день, как правило, он много возился с животными. В процессе аналитической работы нам удалось выяснить, что тревога в отно­шении животных часто была связана с кусающимися животными, а на самом деле животные представлены здесь как некое облегче­ние, ибо в одной из самых ранних тревог, соответствующих этому состоянию, был только угрожающий рот. И животных можно при­ручить, но не их рот.

То обстоятельство, что у мальчика отсутствует страх, я думаю, следует рассматривать, как симптом, в особенности потому, что именно из-за этого он уже неоднократно сталкивался с опасно­стью. Уже три раза он попадал в самые неприятные истории, и в каждой из них он внес собственную лепту. Еще совсем маленьким он попал себе палкой в глаза; чуть позже его палец застрял в меха­низме швейной машины; а однажды он неудачно упал, и ему даже накладывали на голову швы.

Довольно любопытно, что он всегда знал, кем хочет быть (уже с года). Примерно тогда ему очень захотелось летать. И тогда он запросто забирался на стол и прыгал с него (с явной угрозой для жизни и здоровья). У него всегда было такое чувство, что он мо­жет летать, как птица, и еще до того, как он научился плавать, он однажды совершил прыжок в воду (с довольно большой высоты), не испытывая при этом совершенно никакого страха. Со стороны родителей не отмечалось никаких попыток поощрять его бесстра­шие; на самом деле с того самого момента, как ему исполнился год, они рассматривали это бесстрашие как некий симптом, считая, что их сын немного «не в себе».

Не так давно он правда оказался в самолете, и тогда его желание летать стало вообще непреодолимым (он захотел во что бы то ни стало стать летчиком), и теперь было только дело времени. Таким образом, его симптом трансформировался в некое призвание. На мой взгляд, это самая неустойчивая форма «нормы».

Родители постоянно испытывали тревогу в связи с тем, что у Саймона отсутствуют какие-то простые и обязательные страхи, и они понимали, что отсутствие чувства реальности у их ребенка де­лает его жизнь довольно опасной.

Теоретически мы знаем, что тревога в таких случаях присут­ствует. Мы могли бы совсем упростить это, объясняя подобную ситуацию следующим образом: «он боится испытать страх». Но здесь же можно отметить и другие сложные механизмы, а подроб­ное объяснение его психологического состояния требует гораздо больше времени, чем я могу сейчас себе позволить. Можно было бы сказать, что он живет в своем внутреннем мире, где контроль скорее магического характера, и он больше не стремится умереть, прыгая со стола, в общем-то как и все остальные нормальные люди, когда они летают во снах.

Интересно отметить, - хотя сначала мне сказали, что он никогда не испытывал страха на людях, - мать вспоминала об этом поз­же, что, когда он был совсем крошечный (от шести недель до двух месяцев) он настолько всего боялся, что даже шелест бумаги вы­зывал у него беспокойство. Он сразу же начинал плакать и совер­шенно не мог всего этого выносить. Мать чувствовала тогда, что его страхи были колоссальными, поэтому она старалась делать все возможное, чтобы избежать повторения этой травмы.

Описывая период раннего младенчества, можно отметить, что он довольно рано стал выражать симпатии и антипатии к людям вообще, и это было его яркой отличительно чертой. В качестве примера можно отметить, что окружение в основном вызывало у него симпатию; правда, он возненавидел одну горничную, которая появилась в доме, когда ему было четыре месяца и все это время он крайне настороженно относился к ней вплоть до ее ухода. Для этого не было каких-то особых причин, просто он всегда любил или не любил людей без особых для того оснований. Его разделе­ние мира на то, что «нравится» и «не нравится» всегда было скорее субъективным, чем объективным.

Считалось, что Саймон счастливый ребенок так же, как и его брат. Но довольно скоро стало понятно, что здесь мы скорее имеем дело с чем-то ирреальным. Он беспокойный, при этом ему посто­янно необходимы какие-то изменения и на что-то отвлекаться. То, что он натянут, как пружина, особенно заметно по сравнению со спокойным темпераментом его брата, Билла.

Когда ему было два года, выяснилось, что он левша. Но это вполне допустимо.

Саймон достаточно много разговаривает. Можно даже ска­зать, что он все время говорит, если он не читает. В последнее время он начал грызть ногти, также у него стали отмечаться на­вязчивости (он издавал странные звуки) во время чтения, когда он просто сидел, ел и т.д. Во время чтения вслух в школе он также мог издавать подобные звуки или же компульсивно прикрывать рукой лицо.

Эти характерные черты лучше всего описать следующими при­мерами. Рассердившись на Саймона, вы могли сказать ему: «Нуж­но пораньше лечь спать». Он же мог ответить вам: «Хорошо, я устал» и отправиться, как ни в чем ни бывало. Или же вы могли сказать ему: «Сегодня никакого шоколада», а он отвечал вам: «Ну и хорошо, мне утром было плохо», и вам опять никак не удавалось донести до него мысль о наказании.

Еще одна характерная черта: Билла просят помочь, и он с радо­стью идет и делает, о чем его попросили. С другой стороны, Сай­мон сразу же понимает, что вы хотите от него; он может уточнить,

что именно нужно сделать, но не пройдет и минуты, как он уже будет занят чем-то другим.

Год назад он перестал ходить в школу. Это было сопоставимо с запретами. В случае принуждения его тут же начинало рвать. Я думаю, что первоначально рвота представляла собой бессозна­тельную потребность избавиться от плохих вещей, но вскоре он обращается к рвоте с тем, чтобы обрести контроль над матерью. Ему не составляло труда заболеть. Матери стоило только угрожать ему сном, и результаты были тут как тут. В конце концов она от­водила его в школу, и он уже болел там; после всего этого он мог снова ходить в школу.

А сейчас я перехожу к пищевым нарушениям. Один из посто­янных симптомов мальчика заключался в отсутствии обычного желания поесть. Можно сказать, что он никогда не был жадным. Не было такой еды, которую бы он действительно любил, или же то, чем его можно было бы угостить. Он любит шоколад, но посто­янно его забывает, ибо еде всегда предпочитает игру. Аппетит его брата можно считать нормальным для данного возраста и даже бо­лее чем. «Оказавшись на природе, Билл съедает все под чистую, в то время Саймон может ограничиться только одним бутербродом, приступив ко второму только после уговоров». Его интересы явно в чем-то другом.

С самого детства братья очень сильно отличались друг от друга, и по мнению матери «это довольно странно, потому что у нашего Саймона было такое хорошее начало, в то время как у спокойно­го сейчас и в целом более нормального Билла старт как раз был плохой». И здесь я подхожу к главному утверждению матери, что Саймон был «абсолютно нормальным» до девяти месяцев (когда его отлучили от груди). (Конечно же, мы понимаем, что его вряд ли можно назвать абсолютно нормальным, учитывая то, что даже шелест бумаги вызывал у ребенка беспокойство). Саймон получал наслаждение от груди, хорошо развиваясь физически и умственно, совершенно не давая поводов для беспокойства (до того момента, как его отлучили от груди). Он был не против, когда на протяже­нии двух месяцев контакт с грудью сохранялся (общее количество раз было сокращено), при этом вводилась какая-то новая пища, но когда груди совсем не стало, он так и не смог это принять. Эта история довольно распространенная. Тем, кто имеет дело с деть­ми, она хорошо знакома. Отлучение от груди - один из важнейших критических периодов раннего детства.

Таким образом, состояние Саймона можно назвать запретом на жадность, что является вторичным по отношению к травме от­нятия от груди, в свою очередь вторичной по отношению к более ранней инфантильной тревоге психотического характера.

Здесь можно добавить несколько довольно странных фактов: когда Саймону исполнилось восемнадцать месяцев, они с матерью как-то остались у тети (там все было очень плохо устроено, да и сама тетя оказалась крайне непрактичной). В общем, он очень пло­хо реагировал в ожидании приема пищи (его первый подобный опыт), и потом он начал заикаться и грызть ногти. Заикание пре­кратилось, как только они вернулись домой; правда он продолжал грызть ногти, но это никогда не было так ужасно, как в тот раз.

Здесь следует отметить, что у Саймона были огромные пробле­мы с опрятностью до

семнадцати месяцев. Он совершенно отказывался пользоваться горшком, и это не составляло для него никакого труда; а когда он стал постарше, он мог это сделать прямо на полу. Мать не пыталась что-то предпринять в этой связи. Но однажды он сам воскликнул: «Ах, какой грязный мальчик», после чего подобные проблемы пре­кратились.

До недавнего времени Саймон был крайне неопрятен в еде. Этот симптом несколько удивлял людей, которые пытались разобрать­ся в данной ситуации. Но в последнее время все это прекратилось. Теперь Саймон ел, как обычный ребенок, ничего не проливая и даже не запачкав галстук. Правда дома все продолжалось точно так же. Когда ему сказали, что он не сможет пойти на вечеринку из-за неумения аккуратно есть, он ответил: «Так я не буду этого де­лать, если я пойду на вечеринку», но, конечно же, он не понимает того, насколько все это лишено логики с точки зрения его матери.

Мать говорит ему: «В воскресенье к нам придут гости, и вы смо­жете сидеть за другим столом». Он же ей отвечает: «В воскресенье я не буду создавать беспорядок вокруг себя». И действительно он вел себя очень аккуратно. «Но он был совершенно невыносим», - добавила мать, - «так что я была рада, когда он снова стал мусо­рить повсюду, ведь тогда он был хотя бы более покладистым».

У него есть один довольно скучный друг, которого он презирает и в общем-то не любит. Когда его спросили, что ему понравилось дома у этого друга, он ответил: «У него был превосходный чай. Как будто он хотел этим сказать: «Он сам не имеет никакого значения, его можно съесть, не испытывая при этом совершенно никакого раскаяния». Это показывает нам то, как главный симптом - запрет жадности, что на самом деле привело к тому, что в сущности за­медляло физический рост, - отчасти можно считать отношениями мальчика с внешним и внутренним миром, дифференцировать ко­торые было для него не так просто.
В случае Саймона можно в очередной раз можно увидеть то огромное значение, связанное с запретом жадности, начиная от отнятия от груди; и точно так же в самом начале отношение к еде демонстрировало его отношение к человеку, матери.