Я по-прежнему глубоко убежден в том, что людей, близких мне, - за редкими исключениями, - их невероятно много.
Фрейд Саломе (28.7.1929)
Возьмем на себя смелость заглянуть под маску!
Св. Джон Перс: Амерс.
Стремясь заглянуть в самое сердце человека, Фрейд неизменно находил там достаточно жалкое существо. Он старался проанализировать все то, что представляет собой уникальное творение человека, человеческая культура, и всюду сталкивался с разного рода «недовольством» и уловками (Freud, 1930). Невозможно было отрицать горькую правду утверждений Фрейда. И все же в человеческой жизни есть нечто большее, чем просто принятие «общих несчастий» (Freud, 1895) и разочарований. Имея совершенно иной культурный и религиозный опыт, хотя и оперируя порой терминологией Фрейда, Винникотт совершенно иначе подходил к человеческой ситуации в жизни. В самой уязвимости человека Винникотт видел его истинный потенциал отношений с другими, -начиная от потребностей и заканчивая желаниями, - а не только в автономном удовлетворении неотложных Ид-импульсов, соприкасаясь с другими. Он почувствовал некую тайну, только назвал это парадоксом и попытался определить его, вместо того, чтобы дать этому объяснение. Это то, что делало его работу с детьми уникальной: способность испытывать удивление, будучи открытым всему новому (Winnicott 1971а). Можно утверждать, что Винникотт придерживался концепции Монтеня: «Способность испытывать удивление - это основа философии, задавать вопросы - ее прогресс, невежество - конец».
На протяжении своей огромной клинической практики Винникотт сталкивался с самыми разными человеческими страданиями ' и переживаниями. Винникотт никогда не придерживался сугубо клинических интерпретаций. Его работа была неотъемлемой частью его собственного опыта. Несмотря на всю ту боль и безысходность, с чем Винникотту постоянно приходилось сталкиваться в своей работе, все же человеческую судьбу он видел все же в позитивном ключе. Для него человеческая личность в атмосфере культуры уже жизнеспособное и творческое существо. И хотя в некоторых отношениях Винникотт был явно одиночкой, тем не менее он был отшельником, включающим в свою жизнь других, что позволяло ему еще глубже понимать собственный опыт и себя в нем точно так же, как и жизнь этих других обогащалась благодаря встрече с ним. Неудивительно, что в последние годы жизни больше всего его волновало два важнейших вопроса человеческого опыта, а именно: одиночество и участие.
На протяжении столетий мудрецы, мистики, поэты и философы идеализировали одиночество и величие человеческого существа, прославляя страдания, которые это может повлечь за собой.
В западной христианской культуре самый сильный образ, пожалуй, - это образ распятого Христа. Винникотт же видел одиночество человеческого существа совершенно иначе (19586), говоря об этом четко и ясно:
Вероятно, вполне справедливо будет утверждать, что в психоаналитической литературе больше говорилось о страхе одиночества или желании находится в одиночестве, чем способности быть одному; также большое внимание уделялось состояниям ухода в себя, некой защитной организации, подразумевающей ожидание преследования. На мой взгляд, необходимость в обсуждении положительных аспектов способности человека находиться одному, уже отпала.
Около двухсот лет тому назад Жан-Жак Руссо, в своей работе Фантазии отшельника (1776), написал восторженную апологию, где он рассказывал о собственном опыте отказа от всех человеческих отношений и отношении общества к тому, что он, наконец, овладел своим Я. Вряд ли можно найти лучший пример того, что Винникотт называет одиночеством, представляющим собой «состояние ухода в себя, некую защитную организацию, подразумевающую ожидание преследования».
Спустя столетие после Руссо, Фридрих Ницше, в своей последней книге По ту сторону добра и зла (1885 г.), попытался показать величие одинокого человека, который желает и выбирает собственное одиночество:
Духовное высокомерие и отвращение любого человеческого существа, на долю которого выпали тяжкие страдания, - насколько глубоко человек может страдать, -практически определяет то, где он будет находиться; мучительная определенность, с которой он полностью отождествляет себя, когда благодаря собственным страданиям он знает больше, чем даже умнейший и мудрейший может знать; то, что ему известно и он «знает не понаслышке» про те отдаленные, страшные миры, о которых «вам неведомо ничего!».... эта духовная, бессловесная надменность страдальца, эта гордость избранности знаний, некой «инициации», когда он практически приносит себя в жертву, маскируясь настолько, чтобы защитить себя от контакта с назойливыми и жалостливыми руками и вообще от всего того, что не идет ни в какое сравнение с его страданиями. Сильные страдания облагораживают; они позволяют дистанцироваться.
Винникотт же (19586) предлагает нам третью альтернативу:
Хотя различный опыт связан именно со способностью быть в одиночестве, можно назвать тот, который является основным и без которого вообще никогда не сформируется способность находиться одному; этот опыт - нахождение в одиночестве младенца и маленького ребенка в присутствии матери. Таким образом, способность быть одному уже сама по себе парадоксальна; это опыт переживания одиночества в присутствии кого-то.
Таким образом, Винникотт не только гуманизирует одиночество, но и наделяет его соответствующим опытом позитивных отношений с другим человеком. Вот что он говорит:
Лично я предпочитаю использовать термин эгосвязь, который удобен достаточно четким контрастом с понятием ид-отношения, а именно: то, что можно назвать жизнью Эго. Эго-связь относится к отношениям между двумя людьми, один из которых в любом случае одинок; возможно, они оба одиноки, однако, присутствие каждого из них очень важно для другого. Я считаю, что если сравнить значение слова «как» со словом «любовь», то можно увидеть, что симпатия - это вопрос эго-связей, в то время как любовь - это больше вопрос ид-отношеннй, в явной или сублимированной форме...Это главная часть моего тезиса» что мы действительно должны иметь возможность говорить о простейшей форме бытия в одиночку» и что даже если мы согласимся с тем» что способность быть одному действительно не настолько проста» это имеет в основе своей ранний опыт нахождения одному в присутствии другого. Умение быть одному в присутствии другого может формироваться на очень ранней стадии, когда незрелость эго естественным образом уравновешивается эго-поддержкой со стороны матери. Со временем ребенок научится интроецировать эго-поддерживающую мать и сможет находиться один, уже не столь часто обращаясь к матери или материнскому символу.
Подобную эго-связь Винникотт считал «тем, что закладывает основы дружбы. Это может оказаться матрицей переноса». Итак, в заключение Винникотт говорит следующее:
Я думаю, в целом понятно, что ид-импульсы имеют значение только, если они присутствуют в жизни эго. Ид-импульс либо разрушает слабое эго, либо усиливает сильное. Можно сказать, что ид-отношения укрепляют эго, когда они так или иначе связаны с эго. Если это принять во внимание, тогда вполне понятно, почему так важна эта способность находиться одному. Ведь только находясь один (в присутствии кого-то), младенец способен открывать что-то в собственной жизни. Патологической альтернативой будет ложная жизнь, построенная на реакциях на внешние раздражители. Только один - в том значении, как я использую данный термин, - ребенок способен сделать то же, что у взрослого человека можно назвать релаксацией. У младенца может произойти дезинтеграция, он может стремиться от всего этого избавиться, оказаться в состоянии, когда у него не будет ориентиров, чтобы иметь возможность существовать какое-то время, не являясь реактором на внешнее отражение или же будучи активным человеком, у которого есть заинтересованность в чем-то или стремление движения вперед. Все это характерно для опыта-ид. Чувства или импульсы появятся лишь через какое-то время. В этом сеттинге чувства или импульсы будут ощущаться как реальные. Именно это и есть по-настоящему личный опыт.