Тревога

Необходимо отметить, что тревога совершенно естественна в детстве. История практически любого ребенка может служить ил­люстрацией той или иной фазы тревоги.

Случай из практики

У матери, вошедшей ко мне в кабинет, на руках был двухмесяч­ный мальчик и рядом девочка двух лет. Маленькая девочка вы­глядела крайне испуганной, и она громко спросила: «Ведь он не собирается перерезать ему горло?» Она боялась, что я перережу ребенку горло.

У мальчика была язвочка на мягком небе, и в прошлый раз я сказал матери, что ему нельзя давать соску, так как именно посто­янное соприкосновение резины с мягким небом, по-видимому, и вызывало образование язв. Однажды мать уже пыталась отучить маленькую девочку от соски, угрожая ей: «Я перережу тебе горло, если ты не перестанешь!» Из чего ребенок заключил, что я соби­раюсь сделать то же самое: перерезать младенцу горло.

Мы должны понимать здесь, что это была здоровая маленькая девочка, а ее родители - добрые, обычные люди, хотя и бедные и не очень образованные.

На какое-то время мне удалось сгладить ее страхи благодаря доброжелательному к ней отношению, но потом страхи вернулись вновь: «Ведь он не перережет мне горло?» «Нет, но если ты не пе­рестанешь бесконечно ерзать, он обязательно это сделает» - таков был ответ совершенно обессилевшей матери.

Эта эмоциональная ситуация, которую мы видели уже в совер­шенно в ином свете, по-видимому не сильно волновала ребенка, и буквально через минуту она сказала: «Я хочу писать». Это означа­ло, что ее нужно было срочно вести в уборную.

Этот эпизод может быть использован для иллюстрации обыч­ной тревоги (что происходит каждый день) в детстве.

На поверхностном уровне мы можем видеть любовь к брату и необходимость заручиться поддержкой от матери, что ему не бу­дет больно. А в глубине - это желание ранить, из-за неосознанной ревности (представленной в сознании тревогой), сопровождаемой страхом, что и ей самой могут причинить боль подобным образом. Последнее замечание матери вызвало у нее глубокую тревогу. И это нашло свое выражение не в каком-то психическом изменении, но в физическом симптоме, а именно: необходимость срочно пой­ти в туалет.

Следующий случай, один из множества других, иллюстрирует наступление тревоги без очевидной причины:

Липман (два года шесть месяцев) привели ко мне, потому что месяц назад она стала внезапно просыпаться и кричать, и с тех пор быта очень нервной. Она единственный ребенок в семье.

В анамнезе девочки не было никаких отклонений. До четырех месяцев она была на груди, а потом ее перевели на бутылку, пото­му что у матери начался абсцесс. После этого, казалось, все было в норме; правда с грудью теперь было что-то не то.

Девочка развивалась вполне удовлетворительно и была всем довольна; она тихо и мирно спала в собственной кроватке рядом с кроватью родителей. С обоими родителями у нее были замеча­тельные отношения.

И вдруг, без каких бы то ни было видимых изменений, она в ужасе просыпается в 6 утра со словами; «Ведь в этой комнате нет машин, правда?» И с тех пор она становится совершенно другим ребенком. Теперь ночью ее кроватка стояла максимально близко к кровати матери; на самом деле ее приходилось брать в постель к родителям по нескольку раз за ночь, так как она постоянно ис­пытывала страх. В те дни, когда страх совсем не отпускал ее, она всюду следовала за матерью, даже когда она спускалась вниз за во­дой. Это уже был не тот ребенок, который всем доволен; теперь ей очень быстро надоедали вещи, и она утрачивала интерес от одной игрушки к другой. Ее аппетит в целом восстановился, но послед­ние несколько дней был опять плохой. С ней стало очень трудно справиться, она крайне непоседлива и все время куда-то лезет. В данном случае я не вижу никаких физиологических признаков за­болевания. Дефекация и мочеиспускание по-прежнему в пределах нормы.

Именно в это время, в возрасте от одного до пяти лет, закла­дываются основы психического здоровья, и именно здесь также можно искать ядро психоневроза.

Любой случай психоанализа может подтвердить нам то, что чувства, которые ребенок испытывает в первые годы жизни, край­не важны (на это в свое время обращал внимание Фрейд и мно­гие другие). Подтверждение этому можно найти в самых разных источниках, таких как: искусство, фольклор и религия.

Знание этих деталей, лежащих в основе бессознательных жела­ний и конфликтов, не имеет прямого отношения (возможно, лишь косвенное) к клинической работе, за исключением психоанализа, как такового. Но часто бывает важно понимать интенсивность эмоциональных деформаций и напряжения даже в ходе нормаль­ного эмоционального развития, чтобы можно было сделать вер­ные допущения в отношении тревоги, лежащей в основе психиче­ского заболевания, или отклонений от нормы в поведении.

Когда ребенку исполняется четыре или пять лет, его желания и страхи, связанные с позицией в отношении двух родителей или заменяющих их лиц, становятся менее интенсивными и возникнут вновь в период полового созревания.

В десять или одиннадцать лет у ребенка начинается новый этап эмоционального развития точно так же, как это происходило в раннем детстве, но сейчас можно видеть развитие половых орга­нов, кроме того, ребенок становится способен претворить в жизнь то, что раньше он мог сделать только в фантазиях или в игре.

Педиатр, учитель или священник - каждый из них может на- [ блюдать успех или поражение в этой невероятной ранней борьбе, а без желания признать значение всего этого вряд ли удастся хоть немного приблизиться к идеалу в любой из этих областей, будь то: здравоохранение, обучение или религия.

Ниже будет приведен довольно распространенный случай, ког­да симптомы возникли вследствие изменения окружающей среды:

Вероника была нормальным здоровым младенцем до того мо­мента, как ее мать положили на месяц в больницу (тогда ей был один год и пять месяцев). Вот уже целый месяц мать находится дома, наблюдая не совсем радужную картину: ребенок плохо себя чувствует, очень мало ест, после еды ее начинает рвать, и она очень нервная.

Пока мать находилась в больнице, за девочкой присматривала одна ее знакомая (43 года, не замужем). На первый взгляд она ка­залась совершенно нормальной женщиной, но, как выяснилось, ее методы обращения с ребенком были довольно жестокими. На­пример, на столе лежал ремень в качестве постоянной угрозы для ребенка. Она брала н руки ремень всякий раз, когда ребенок от­казывался от еды, По рассказам соседей часто можно было слы­шать крики девочки. Не отказ от еды был реакцией на то, что она лишилась собственной матери. Но эта женщина также старалась и заботиться о ребенке, как могла.

Пока Вероника находилась с ней, она была очень нервной. На­пример, ее отец отмечал, что она боялась идти к нему, хотя раньше ничего подобного никогда не было. Когда мать вернулась наконец домой и попыталась что-то предпринять в этой связи, ей это уда­лось лишь отчасти. Пройдет какое-то время, прежде чем ребенок будет воспринимать собственного отца без страха и сможет спо­койно заниматься сам с собой (Вероника единственный ребенок в семье, другой ребенок умер несколько лет тому назад).

Но кроме отсутствия аппетита, - это и было причиной обраще­ния, - у девочки также были трудности с дефекацией и мочеиспу­сканием. Если раньше с мочеиспусканием все было в порядке, то теперь частота мочеиспускания значительно возросла (в течение дня и особенно ночью); также она стала мучиться запорами.

Во время повторного посещения мать рассказывала мне, что ребенок испытывает трудности с мочеиспусканием, и на протяже­нии трех дней она не ходила в туалет по большому. Был сделан анализ мочи. Все оказалось в норме.

Мать также отмечает, что вымыть промежность теперь также оказывается очень непросто. «Я же не могу допустить, чтобы ребе­нок увидел банку с вазелином».

Раньше сон был нормальным. Теперь ребенок часто просыпает­ся и требует мать.

Фактическая травма, однако, не имеет побочных действий, как это будет показано в следующем случае; к побочным действиям приводит травма, связанная с наказанием, правда уже в фанта­зиях,

Хелен (один год и три месяца) приносят ко мне из-за кашля. Я замечаю шрам на шее. И тогда мне рассказывают следующую исто­рию:

Когда девочке было чуть больше года, ее брат, двухлетний маль­чик, воспользовавшись тем, что мать потеряла бдительность, схва­тил раскаленную кочергу и ткнул ей малышке в шею, попав чуть ниже щитовидного хряща. Он просто сделал это назло. Вообще это довольно веселый и умный ребенок, хотя порой он и реагирует на замечания матери достаточно резко: «ну и заткнись!»

Девочка не сильно плакала. Ее сразу же госпитализировали, и в больнице она находилась около шести недель.

Создается такое впечатление, что произошедшее не сильно по­влияло на нее. Здесь мы не видим никаких симптомов, связанных с данным инцидентом. Девочка выглядит вполне счастливой и не проявляет излишней тревоги даже тогда, когда тот же брат выхва­тывает игрушку из ее рук, а также другими способами пытается спровоцировать ее, пока я разговариваю с матерью.

В данном случае это происшествие не имело никакого отно­шения к тому, что происходило в сознании ребенка. Мы можем видеть лишь незначительное побочное воздействие. Тем не менее, *когда ребенок дойдет до более высокого уровня эмоционального развития, вполне возможно, что тревога, связанная с этим инци­дентом, возникнет вновь. И тогда уже девочка может восприни­мать это как жестокое нападение.

Ярким примером травмы, которая привела к болезни, можно считать случай с Пегги.

Пегги сейчас десять лет, и это очень умный и жизнерадостный ребенок. Ее привели ко мне из-за тех изменений, которые стали происходить у девочки после того, как ребенок на улице рассказал ей по секрету, что она не родная дочь своим родителям.

Одна эта фраза все перевернула в ее жизни. Раньше Пегги хо­рошо училась в школе и прекрасно исполняла комедийные роли (одевалась как мальчик, с цилиндром и тростью), теперь же она стала нервной, постоянно выкручивает пальцы и т.д. Она стала забывать какие-то вещи и не желает, да и вообще не в состоянии, теперь играть. Ей стали сниться кошмары по ночам, и она часто просыпается и зовет на помощь родителей.

Тогда же у нее начались трудности с мочеиспусканием (частые позывы в туалет), и она совершенно потеряла аппетит.

В обычном разговоре она демонстрирует довольно серьезные пробелы с памятью. Она с трудом может воспроизвести то, что происходило до того, как ей исполнилось шесть лет. Она действи­тельно была приемным ребенком; но было совершенно бесполезно говорить об этом, потому что она оказалась не в состоянии услы­шать то, что ей говорили.

Эти факты с трудом удалось вскрыть благодаря ее «матери» (г- жа Б.), которая заметила, что она всегда избегала говорить на эту тему с девочкой.

У г-на и г-жи Б. был ребенок, который умер много лет тому на­зад. Пегги знает об этом ребенке. Пегги - единственный ребенок сестры г-жи Б. Ее отец умер вскоре после рождения девочки, а мать совершенно не заботилась о ней. Г-жа Б ухаживала за девочкой, пока ей не исполнилось два года. Потом ее забрал доктор Барнардо, и она находилась там до четырех лет. Далее супруги удочеряют девочку, так как она фактически является их единственным ребен­ком и называет их «мамой» и «папой». Они поставили перед собой цель, чтобы девочка никогда не узнала всю правду. Однако, еще тогда, когда Пегги было всего пять лет, на пороге, как гром сре­ди ясного неба, появилась какая-то женщина (ее настоящая мать). После этого началась полная неразбериха. Но едва закрылась за ней дверь, на нее тут же заявили в полицию.

До того, как этот ребенок на улице стал издеваться над ней, Пе­гги успешно избегала соприкосновения с подобными фактами в сознании. Она приходила ко мне на один час два раза в неделю, на протяжении примерно шести недель. В этом коротком анализе мне удалось узнать какие-то вещи о ее бессознательных страхах.

Очень немногие из нас действительно верят в бессознательное. Большинство посоветовали бы мне сначала заручиться поддерж­кой девочки, а уже потом рассказать ей всю правду. Однако, вряд ли от этого могла быть какая-то польза, так как (1) она не примет эти факты, и (2) она уже не в состоянии справиться с ними.

На самом деле во время поверхностного анализа материал, к ко­торому мы приблизились, касался происхождения детей, а также всего того, что связано с зачатием и коитусом. Я сразу же представ­ляю себе двух критиков здесь. Первый говорит о том, нормальная здоровая девочка десяти лет вряд ли будет задумываться о таких вещах. Второй же отмечает, что любая девочка десяти лет в общих чертах уже имеет представление об этом. На самом деле, во вре­мя самой первой нашей встречи, у девочки действительно было очень смутное представление обо всех этих вещах, но поскольку у нее зародилось это подозрение, постепенно она сама себя во всем просветила, практически без моего участия. Наблюдение за животными открыло ей всю правду, но она не могла смириться с этим, предпочитая верить в то, что дети рождаются от грушевых деревьев и тому подобное.

И только когда она выросла, она смогла наконец принять прав­ду. Она уже могла сопоставить факты, которые замечала раньше, и примерно в это же время исчезли и симптомы. Теперь, если кто-то пытался оскорбить ее, она отстаивала собственную точку зрения; она снова хорошо училась в школе, опять играла в постановках, а те вопросы, которые когда-то ее столь сильно дестабилизировали (факт ее рождения), перестали быть важными для нее.

Вполне возможно, что родительское табу сексуальных вопро­сов стало важным фактором в ее болезни, гораздо более важным, чем сложность семейной структуры. В ходе работы со мной (мое собственное отношение к сексуальным вопросам) она перестала испытывать тревогу и была способна иметь дело с материалом, который уже присутствовал в ее сознании. Иными словами, то, что было необходимо ребенку, и что он получил наконец, - это сексуальное просвещение; но я не мог просветить ее напрямую, мне удалось предоставить ей лишь некую базу, которую она брала за основу в собственных наблюдениях. Если бы она была глубоко невротичным человеком, вряд ли бы это стало возможным в столь короткий промежуток времени.