В последующих шести случаях и постараюсь дать краткое описание но каждому из них, и том числе только то, что представляется необходимым, чтобы передать впечатление своеобразного ярчайшего зрелища.
Прежде всего мне бы хотелось рассказать о том, что делает ребенок, когда он сидит па коленях у матери, и нас с ними разделяет только стол.
Ребенок одного года ведет себя следующим образом. Он видит ланцет и довольно быстро старается протянуть руки к нему; пару раз он может совершенно потерять к нему интерес, прежде чем ему удастся схватить ланцет, при этом он будет постоянно смотреть на нас, изучая наши отношения между собой. Рано или поздно он возьмет его в рот и начнет грызть. Сейчас он радуется тому, что ему удалось наконец заполучить ланцет, но в то же самое время он подбрасывает его и совершает всякие манипуляции. Он пока еще не готов к тому, что я могу забрать этот предмет у него. Вскоре ланцет падает на пол; на первый взгляд это может показаться случайностью, но как только ланцет попадает к ребенку, он снова повторяет свою ошибку; в конце концов он бросает его вниз в надежде, что он точно упадет. Он смотрит на него, и часто эти звуки (когда ланцет падает на пол) становятся новым источником радости для него. Он начинает неоднократно бросать его на пол, если я даю ему эту возможность. Теперь ему бы хотелось опуститься на пол, чтобы играть с ним там.
Итак, в целом можно говорить о том, что отклонения от этой средней нормы (поведение ребенка) указывают на отклонения нормального эмоционального развития; зачастую это дает нам возможность соотнести подобные отклонения с остальной клинической картиной. Бывают, конечно, и определенные возрастные различия. Дети старше одного года, как правило, идут до конца (весь этот процесс захвата, когда ребенок берет ланцет в рот).
Я протягиваю ему ланцет, и он тут же берет его, а мать замечает: "Теперь он будет гораздо шумнее, чем в прошлый раз". И она в общем го права. Матери часто подсказывают мне, что скорее всего будет делать их ребенок, отмечая при этом, что дома ребенок может вести себя совершенно иначе. Конечно же, он сразу тянет ланцет в рот, а потом начинает стучать им по столу или миске. То же самое происходит и с чашкой. Он постоянно смотрит на меня, и конечно же и не моту говорить о собственной невовлеченности. Так или иначе он выражает свое отношение ко мне. Другие матери с детьми сидят в этой же комнате на каком-то расстоянии от нас. и общая атмосфера всей комнаты определяется настроением ребенка. Мать по ходу говорит: «Он себя ощущает, как на сцене». Ребенок рад такому успеху, и он старается еще больше привлечь к себе внимания. Теперь он стремится засунуть ланцет в рот и мне, и ему нравится, что я играю с ним в эту игру, претворяясь, что сейчас съем этот предмет; но он прекрасно понимает, что вообще-то я занят своим делом. Он предлагает его и матери, а потом и всем тем, кто встречается ему на пути.
Вскоре мы видим, как он уже играет с другим ребенком в этой комнате, которого он выбрал из достаточно большой группы детей, находящихся там. Всем теперь очень весело и совсем не похоже на то, что это клиника,
Мать опускает его, и он бросает ланцет на пол, играя сними стараясь передать его тому ребенку, с которым он только что играл.
Вы, манерное, заметили, что ему было интересно засунуть его не только н собственный рот, но и в рот матери, и мне. Мне кажется, у него было такое ощущение, что ему удалось накормить всех здесь. Это он делал ланцетом, но вряд ли бы это вообще было возможным, если бы он не чувствовал, что наконец завладел им.
Это то, что иногда называют «обладанием хорошей интернализированной грудью» или просто «доверием в отношениях с хорошей грудью, основываясь на определенном опыте».
Здесь мне бы хотелось отметить следующее: когда ребенок берет ланцет (физический акт), начинает играть с ним и бросает его в то же самое время, физически, он инкорпорирует его, обладает ими избавляется от него (от самой этой идеи).
То, что он делает с ланцетом (или чем-то еще), - когда он сначала берет это, а потом бросает, - можно считать определенным срезом его внутреннего мира, имеющего отношение как ко мне, так и его матери; и исходя из этого мы можем строить определенные предположения в отношении его внутреннего опыта отношений с миром в другие периоды и по отношению к другим людям и вещам.
В классификации случаев можно использовать определенную шкалу: в норме на одном конце шкалы мы имеем простую и приносящую удовлетворение игру, некую драматизацию внутреннего мира жизни; на другом конце (патология) мы имеем игру, содержащую в себе отрицание внутреннего мира, игра в таких случаях всегда компульсивная, возбужденная, вызывающая тревогу и скорее в ней больше чувств, чем ощущения счастья.
Случай 9. Далее мы поговорим о мальчике, Давиде. Ему восемнадцать месяцев, и его поведение имеет определенные отличительные черты.
Его мать садится передо мной (он у нее на коленях), я кладу ланцет в пределах его досягаемости, и вскоре он уже тянется за ним. Мать уже знает, что он будет делать с этим предметом (именно это и представляет проблему). И она говорит: «Сейчас он бросит это на пол». Ребенок действительно берет ланцет и сразу же бросает его на пол. Он поступает так со всем, что попадается ему.
Первый этап - осторожно нащупать почву, и второй - взять это в рот, а также какая-то игра с этим предметом вообще отсутствуют. Это симптом, известный всем нам, но в данном случае это действительно патология, и мать правильно сделала, что привела ребенка ко мне. Она позволяет ему следить за объектом, взять его, потащить его куда-то, в то же самое время другая его рука неизменно тянется вниз. В этот момент (пока он совершает все эти манипуляции) другие родители в комнате несколько озадачены увиденным, стараясь отвлечь внимание своих детей от подобного зрелища, что для них напрямую связано с мастурбацией. Маленький мальчик оказывается в ситуации, в которой он не получает никакого подкрепления, столь ему необходимого. Так что вскоре он оказывается на полу, ланцет уже давно выброшен, и он продолжает делать все то же, что и раньше, отчаянно пытаясь отрицать страдания, которые он испытывает, и чувство отторжения. Обратите внимание на то, как этот ребенок формирует вокруг себя . ненормальное окружение.
Мне придется опустить некоторые детали его развития, упомянув лишь о том, что с самого раннего возраста он страдал расстройством желудка; на самом деле расстройство у него начиналось, как правило, сразу же после приема пищи. Кроме того, в возрасте одного года (шесть месяцев тому назад) у него появилось еще два симптома, навязчивые движения в паховой области и компульсивное желание избавиться от чего бы то ни было.
Итак, вполне естественно предположить определенную связь (психология и физиология) между его пост-параноидальной дефекацией и данной симптоматикой (постоянно все бросать).
Безусловно, незначительные расстройства после кормления можно наблюдать у любого ребенка; важно то, насколько это сильно выражено (определенная симптоматика).
В данном случае мы можем видеть определенную взаимосвязь между физическими и психологическими событиями; относительную скудость внутреннего мира наряду с подавлением оральных фантазий и последующим отсутствием удовольствия от любого удержания.
В данном случае я не собираюсь рассматривать здесь интерес ими и важный вопрос относительно причины такого рода тревоги но поводу объектов, которые психически инкорпорированы или физически съедены; разве что мне бы хотелось отметить го, что это так или иначе связано с фантазиями о происходящем внутри. Подобная фантазия в основном никогда не осознается, и рано или поздно то, что когда-то осознавалось, становится подавленным; или же фантазия остается, но связь между фантазией и функциональным опытом утрачивается.
У этого мальчика мы можем наблюдать отрицание вну тренней) мира, влияющего на его отношения с внешним миром; н вместе с тем эксплуатация чувственности, обусловленная тревогой. Но чувственность здесь не оральная, т. е. он держит член и трет паховую область, но в области рта мы наблюдаем явное замешательство.
Далее я расскажу о мальчике, у которою произошли определенные изменения.
Случай 10. Норману два года. До настоящего визита ко мне, мы уже три раза встречались с его матерью. А сегодня они пришли просто потому, что я попросил их зайти ко мне после летнего отпуска. У мальчика явные улучшения во всем; он больше не испытывает страхов и ест практически все, что предлагается ему.
Он преодолел определенные трудности в эмоциональном развитии и восстановился (от меня не потребовалось какого-то специального лечения кроме того, что я полностью разделял ответственность с матерью).
В возрасте года и семи месяцев он начал худеть, и в течение последующих нескольких месяцев он часто падал. Его сон стал тревожным, и как правило, он рано просыпался.
Один из наиболее выраженных симптомов - в девятнадцать месяцев он совершенно перестал доверять новым людям (хотя раньше этого не наблюдалось); он даже не хотел идти к своей бабушке, которой раньше полностью доверял.
Если мать предлагала ему пищу, они никогда не отказывался от нее, но в этот период времени он стал крайне подозрительно о тноситься к любой новой пище, которую получал даже от нее,
В этой фазе, несмотря на все мои техники, он постоянно плачет, когда я осматриваю его. Он отворачивается от ланцета, хотя тот находится в пределах его досягаемости, и совершенно забывает о нем. Стоит мне положить перед ним бумажную катушку, он даже не понимает, чего от него хотят. Мать комментирует это следующим образом: «Я так и знала, что сейчас его вряд ли получиться чем-то заинтересовать; по крайней мере не в этом состоянии».
Эта клиническая картина сохранялась на протяжении месяца, но в последний раз мать сообщила о том, что наконец им удалось вернуться к нормальной жизни во всех отношениях. Сейчас ребенок хорошо спит и все больше доверяет окружению. Со мной он вполне комфортно себя чувствует, и когда я предлагаю ему бумажную катушку, он тут же вырывает ее у меня, чувствуя себя счастливым, и продолжает исследовать ее, забрав с собой.
Вы, должно быть, заметили, как в тот период - когда у ребенка было обострение подозрительности - у мальчика произошли ' определенные нарушения (отношение к еде и даже бумажной катушке). Его мать заметила тогда: «Я так и знала, что сейчас его вряд ли получиться чем-то заинтересовать; по крайней мере не в этом состоянии». Но как только ребенок снова пришел в норму, он тут же выхвати катушку у меня, начав исследовать ее, как поступил бы любой другой ребенок.
Случай 11. Перед нами мальчик двух лет. Здесь мы имеем запреты с едой. Раньше у него никогда не отмечалась жадность. Ему никогда не нравилась твердая пища или же он не стремился накормить себя сам. Кроме того, он подолгу не может заснуть. Его игра лишена воображения (здесь мы не увидим богатства и красок фантазий), в основном его тянет к инструментам отца или же что-то выкопать в саду. В восемнадцать месяцев мать столкнулась с определенной проблемой (он постоянно тянул грязь в рот), которую нужно было так или иначе решать. В описании этого маленького мальчика я должен показать вам ряд его оральных интересов. Со мной у него довольно нейтральные отношения. Его отношение к ланцету может дать нам ключ к его чувствам. Вот некоторые мои замечания: Он видит ланцет и не притрагивается к нему; касается
его «как бы по ошибке», и то же самое время немного играм с ним; потом он сразу же отворачивается от пего; вдруг он неожиданно возвращается к нему, с недоумением смотрит на меня (пытаясь понять мое отношение), быстро отворачивается и начинает тереть по ноге; он смотрит на объект, а потом довольно шумно берет его в рот; теперь он начинает крутиться; потом старается быстро схватить ланцет, с грохотом бросает на стол и оставляет лежать его гам (раньше он стоял). Как будто встревоженный собственными действиями, ребенок больше не притрагивается к ланцету, но потом уже прикасается к нему вновь достаточно настороженно.
Далее мы поговорим о конфликте, связанном с оральными инстинктами и фантазиями. Здесь можно выделить довольно широкий спектр, и, насколько я понимаю, Анна Фрейд посвятила подобным наблюдениям несколько лет своей жизни. Именно она указала мне на довольно интересный провал непосредственной корреляции между захватом, стремлением взять в рот и реальным запретом еды; и с этим я целиком и полностью согласен. Здесь соотношение является косвенным; кроме того, для нас здесь очень важен (гораздо больше, чем теоретические положения) эффект неожиданности.
Таким образом, ребенок может засунуть что-то в рот дома наедине с матерью или же не делать этого, например, с ланцетом; мое присутствие может напоминать ему отношения с отцом, в то время как данная фаза консультирования представляется довольно непростой. В этой фазе могут отмечаться такие симптомы, как рвота или запор, или какие-либо иные достаточно серьезные дисфункции, из-за которых ребенка приходится госпитализировать.
Появление отца можно проиллюстрировать следующим случаем:
Случай 12. Мальчика четырнадцати месяцев впервые кормит отец, который решил дать ему рыбу. Мать относится к этому достаточно невротично, чувствуя некоторую ревность, и говорит мужу: «Не давай ему рыбу, он может заболеть». В тот же вечер ребенка вырвало, и после этого началась достаточно интересная фобия, которая длилась несколько недель. У ребенка развилась непереносимость рыбы, а также яиц и бананов.
И, напротив, вот что делает этот мальчик, когда он приходит ко мне.
Случай 13. Лоренс - первый и единственный ребенок в семье, родившийся через два года и девять месяцев после свадьбы. Он выглядит вполне здоровым. До шести месяцев мальчик был на груди, а потом, буквально за один день его удалось отлучить от груди и перевести на бутылочку. С твердой пищей и едой самостоятельно также не было никаких проблем; он всегда проявлял достаточный интерес к еде и даже жадность. В его случае запретов на еду никогда не было; он всегда был довольно упитанным и хорошеньким.
Лоренс сидит на коленях у матери и в какой-то степени доминирует над нами (эти отношения сложившегося треугольника в консультации), постоянно что-то говоря (достаточно громко). Он тянется за ланцетом, захватывает его и сразу же присваивает себе; затем кладет его в чашку, находящуюся рядом (там достаточно много этих предметов), отталкивает чашку в сторону и произносит «Та»; я снова кладу ланцет на стол, тогда его интерес быстро возвращается, и он с радостью вытаскивает все ланцеты из чашки, объясняя нам: «Я играю в поезда» (Его мать говорит, что это очень похоже на то, что обычно можно наблюдать ночью). Теперь он пытается поставить эти предметы рядом (он называет это поездом), совершая ими всевозможные манипуляции. Поезда двигаются, встречаются, присоединяются, расходятся, проходят под туннелями, через мосты, а иногда и сталкиваются между собой. Итак, фантазии ребенка относятся к первичной сцене. В данном случае детали для нас играют огромное значение, если мы действительно хотим понять тревогу, из-за которой ребенок плохо спит, заикается и играет в подобные игры. Ему нравится находиться одному, и дома он может вполне играть сам с собой. Стоит мне только прикоснуться к ланцету, как он говорит: «Не трогай». Это указывает нам на острую необходимость личного контроля, что мгновенно может привести к личной катастрофе. Он должен доминировать, чтобы сохранить контроль.
Здесь нет никаких запретов в отношении пищевого поведения, но особое внимание следует уделить тревоге; тревоге по поводу отношений между родителями, которые мальчик по-своему интерпретирует в собственных фантазиях.
В игре Лоренса с ланцетом можно увидеть качество его фантазий. Это те же самые тревоги, с которыми приходится иметь дело в случае запретов (таких примеров у меня огромное множество), связанных с жадностью. Запрет означает бедность инстинктивного опыта, бедность внутреннего мира, и как следствие, относительное отсутствие нормальной тревоги по поводу внутренних объектов и отношений.